Они сидели в библиотеке, под которую была отведена половина третьего этажа. Библиотека была совсем не такой, как во дворце Раббана, правителя Северного Этланда — никаких чучел, рогов и звериных голов, да и площадь двухсветного высокого зала побольше в десять раз. В то же время вид такого количества полок, заставленных крупными и мелкими томами, ларцами и шкатулками со свитками и тонкими пластинами из дерева и бронзы, был Тревельяну непривычен; в его понятиях библиотека являлась голографическим экраном перед мягким креслом. Конечно, как специалист по гуманоидным культурам, он видел древние библиотеки на Земле, но в состоянии консервации — книги и прочие раритеты хранились в стасис-контейнерах, в залах с аргоновой атмосферой, а все их страницы, вплоть до мельчайшего чернильного пятна, были давно скопированы и уложены компьютерную память. Те библиотеки были мертвыми, застывшими в своих аргоновых гробницах, а эта, принадлежавшая Уго-Тасми, живой; к каждой книге можно прикоснуться, взять ее в руки, перенести на стол, раскрыть... И книг было такое множество!
— Почти четырнадцать тысяч томов, — с гордостью сказал хозяин. — У меня есть редчайшие рукописи... «Странствие на север» Токот-Преги, возраст двенадцать веков, в ту пору Рингвар, Пейтаха и Ониндо-Ро еще не были заселены... «Сказание о владыках Архипелага», повесть тех времен, когда в Семи Провинциях еще не знали о Жемчужном море... Есть даже «Песни птицы ках»! Ты их знаешь, Тен-Урхи?
— Разумеется, — кивнул Тревельян, — разумеется. И с этими «Песнями» знаком, и с двумя другими манускриптами, которые ты назвал. — Подняв руку, он погладил дремавшего на плече Грея. — Я согласен с тобой, это настоящие редкости!
В глазах Уго-Тасми сверкнула ирония.
— И с тем знаком, и с этим... Удивительно! Клянусь Тремя, ты очень образованный рапсод!
— А ты очень образованный солеторговец, — отпарировал Тревельян. — И потому я расскажу одну историю, которая будет понятна только тебе. Тебе, и только тебе на всем огромном Осиере... — Он сделал паузу, не спуская взгляда с Уго-Тасми. — Жил на одной далекой звезде человек, избравший работу... ну, скажем, наставника. Только наставлял он не двух-трех учеников, а целые племена и народы, обитавшие у других звезд и не столь могущественные, как люди его родного мира, поэтому был он воистину посланцем небес. Случилось так, что он попал сюда, на Осиер, и здесь ему весьма понравилось, и решил он бросить прежнее свое занятие, найти какой-нибудь промысел, дающий почет и богатство, и жить тут в свое удовольствие. Что касается богатства и почета, то добиться их было не сложно, ведь этот посланец небес умел превращать в золотые монеты камень, руду или, к примеру, соль. Вот с жизнью оказалось тяжелее... дело в том, что люди на его звезде жили долго и сохраняли силы молодости едва ли не до последних своих дней, но для этого имприходилось становиться под волшебный дождик. Так, иногда, время от времени... дряхлеть и умирать тому человеку не хотелось, и он утащил с собой ведро с волшебной водицей, а может быть, целую бочку или цистерну... может, что-то еще прихватил, не менее волшебное... В общем, стал он богат и купил себе остров, назвав его Ньорком, потому что родился в Нью-Йорке, а имя выбрал себе Уго- Тасми, похожее на Хьюго Тасмана. И жил он на Осиере целых пятьдесят лет, а чтобы не удивлялись его долголетию, превращался из деда в отца, из отца в сына, пока, наконец...
— не встретил другого посланца небес! — рассмеявшись, сказал Тасман. Он ничуть не выглядел обескураженным, даже наоборот — в его глазах плясали искорки веселья. — Если бы ты знал, сколько хлопот мне доставляют превращения! Временами хочется прикончить Уго-Тасми, торговца солью, и сделаться Хуг-Тасом, владельцем ковровых мастерских... Ну, с этим можно еще не торопиться. — Он хлопнул ладонью по колену и спросил: — Когда ты догадался?
— Заподозрил, скажем так. Когда услышал имена девушек и увидел твою усадьбу. Прошлое не отпускает, а, Тасман?
Его собеседник кивнул, пригасив улыбку.
— да. Пятьдесят лет срок изрядный, и я уже наполовину осиерец, но другая половина все еще оттуда, с Земли... — Лицо Тасмана стало задумчивым. — Как тебя зовут, Тен-Урхи?
— Ивар Тревельян, наблюдатель Фонда, социоксенолог.
— Не помню такого. Сколько тебе лет?
— Тридцать восемь.
— Ты совсем молод... Мне было сорок два, когда я тут застрял. Я прожил на Осиере долго и проживу дольше... Мне тут нравится, Ивар.
— Не хочешь улететь со мной?
— Не могу.
— Не можешь? — Тревельян удивленно нахмурился. — Я понимаю, не хочешь... Но почему не можешь?
— Потому, что все было совсем не так, как в придуманной тобой истории. Отдаю должное твоему воображению, однако... Однако есть вещи, Ивар, о которых лучше тебе не знать. — Тасман поднялся, прошел от стены к стене, оглядел полки с ларцами и книгами и резко сменил тему: — Как предполагалось, Фонд выждал половину века и прислал наблюдателя. Тебя. Ты должен проверить действие последнего эстапа? Эстапа Гайтлера, внедренного через дартаха из Экбо?
— да, именно так.
— Вот что я тебе скажу, Ивар: убирайся отсюда и с чистой совестью садись за отчет. Результаты у нас нулевые. — Тасман вперил взгляд в одну из шкатулок, что была инкрустирована серебром и перламутром. Затем поинтересовался: Что с моими коллегами — с теми, из нашей группы? Кроме них, у меня не осталось близких на Земле.
— Гайтлер умер.
Голова Тасмана печально поникла.
— да, конечно... Курт был уже очень стар...
— Колесников и Сойер живы и благополучны. Сойеру я сдавал экзамен. Шестнадцать лет назад, в Академии.
— Они ничего не знали... — медленно и будто бы сам для себя промолвил Тасман. — Ровным счетом ничего...
— Не знали о чем? — спросил Тревельян, но не дождался ответа. Эти полунамеки начали его раздражать. Конечно, Тасман, проведя здесь много лет, лучше ориентировался в ситуации, но это еще не повод, чтобы изгонять с планеты его, Тревельяна, полномочного эмиссара ФРИК! Во всяком случае, если предложено убираться, то должны быть хоть какие-то объяснения. Не намеки и даже не гипотезы, а точные данные! Либо Тасман выяснял, отчего эстапы тонут здесь, как камни в трясине, либо нет, но ту или другую ситуацию надо ясно обозначить. Тем более что...
Он сунул руку за пояс, нащупал медальон Аладжа-Цора. Потом, не вынимал его, сказал:
— Вряд ли я могу сейчас убраться, да еще с чистой совестью. Видишь ли, Хьюго, тут обнаружились новые факты. Такое, что вам с Гайтлером и не снилось.
— Гайтлер уже в лучшем мире, а я... Откуда ты знаешь, что мне снится? Вернее, что мне известно, а что — нет?
Продолжая сжимать в ладони голографическую пластинку; Тревельян, после многозначительной паузы, промолвил:
— Что бы тебе ни было известно, ты не спешишь делиться информацией. А ведь мы, коллега, тут не одни... Кто-то сюда добрался, раньше или позже нас, и этот кто-то нам мешает. Так что я думаю...
— Кто добрался, когда и зачем? — перебил Тасман, резко обернувшись. — У тебя есть доказательства? Или одни пустые домыслы?
— Не домыслы, нет. Взгляни-ка на это, — Тревельян раскрыл ладонь с загадочной голограммой. — Помнишь историю с Аладжа-Цором, что я тебе рассказывал? С тем знатным нобилем, которого покарало Братство? Но, пред тем как покарать, ему послали предупреждение, что-то вроде пророчества или знака грядущей судьбы. Я нашел это рядом с его трупом и могу засвидетельствовать абсолютную точность визуального образа.
Тасман, стоявший у полок, стремительно шагнул к столу и впился взглядом в медальон. Отблеск какого-то чувства, промелькнувшего в его глазах, был непонятен Тревельяну, но командор, видавший всякие виды, разобрался с ним быстрей. «А ведь он боится! — прошелестело ментальным эхом. — Боится,
