— Ну, и чего ты хочешь? Другой бочонок?
— Не. — Страж выпятил грудь и напряг могучие мышцы. — Попробуй, столкни меня с дороги!
— Это мы быстро, — пообещал Тревельян, толкнул его в левый бок, толкнул в правый, но парень стоял как скала. Тогда он сделал вил, что хочет схватить противника за руку, а сам присел, зацепил его под коленями и опрокинул на землю.
— Не по правилам! — завопил великан, но сапог Тревельяна уже упирался ему в грудь, а у горла поблескивало лезвие кинжала. Грей с победным писком спланировал на хозяйское плечо, заверещал и оскалил зубы.
— Видишь этого зверя? — сказал Тревельян, не убирая клинка. — Ты не смотри, что он маленький, зубы-то как шилья! Прожорливый, любит кровь сосать, а у тебя крови много. Не поделишься?
Перед такой жуткой угрозой страж капитулировал, я через минуту они уже спускались вниз, к пещерам.
Тревельян сидел на камне у крохотного костерка из прутьев, рядом с кряжистым мужчиной в засаленной полотняной тунике. Несмотря на жалкую одежду, выглядел тот королем или, по крайней мере, герцогом; на лице с крупными чертами читалась привычка к власти, темные глаза глядели уверенно и спокойно, в углах губ прятались суровые морщины. Пигментные пятна были почти неразличимы на загорелой обветренной коже, но, вероятно, предводителю горцев Лакассе уже стукнуло пятьдесят. Против ожиданий, он сам и его соплеменники оказались людьми дружелюбными, так что их свидание с дикокрысом Тревельян решил отложить.
В отличие от гиганта-стража Лакасса, умудренный жизньюи даже какое-то время трудившийся в каменоломнях Онинда-Ро, слышал о рапсодах и ихБратстве. Но в его родных горах рапсод, да еще с шерром на плече, являлся не меньшей редкостью, чем снег в джунглях юга, и потому вождь рассматривал Тревельяна с нескрываемым интересом.
— Говорили мне, — прогудел он басом, — что вы, певцы, ходите от западных пределов мира до восточных, и что в каждом городе есть у вас дом, где живут с учениками самые старые и мудрые из вас.
— Это правда, — подтвердил Тревельян. — Тех старцев называют дарующими кров.
— Еще говорили, что есть среди вас учителя, познавшие все искусства, от пения и танца до схваток с мечом и копьем, от чеканки бронзовых кувшинов до метания стрел и дротиков.
— И это верно, — сказал Тревельян. — Учителя зовутся пастухами, ибо пасут они учеников и заботятся о них, как вы о своих аншах.
— Еще мне говорили, что каждый рапсод — отличный воин, и в этом я сам убедился. — На губах Лакассы мелькнула скупая усмешка. Здорово ты приласкал бочонком Чегараму! А Ситиванду — мешком!
— А мне кое-что говорили про вас, — в свой черед, молвил Тревельян. — Не сочти за обиду, вождь, но говорили, что люди вы злые и свирепые и происходите от насильников и грабителей из войска Уршу- Чага. Будто хотел он покарать за это ваших предков, но они бежали от владыки и укрылись в горах. И что с тех пор не желаете вы трудиться, а грабите по дорогам людей и, если дают вам выкуп — такой, как сегодня, — то и его вы желаете взять не миром, а в бою и драке.
Лицо Лакассы омрачилось. Он налил в кружку вина, протянул Тревельяну и сказал:
— В этом только одна правда, Тен-Урхи, — та, что предки наши из солдат Объединителя. Уршу-Чага — да возродится он в этом мире! — был мудр и, отправляясь в поход, набрал сотню бойцов, не нобилей, а простого звания, но искусных в воинском ремесле, бескорыстных и честных. Честных, вот что главное! Ибо поручались им штурмы дворцов непокорных правителей, а затем их охрана — ведь в тех дворцах были собраны великие богатства, серебро и золото, и кровавый камень, и морской, и травяной, и драгоценные чаши, светильники, оружие, ларцы и прочие сокровища, что ослепляют глаза и возбуждают алчность. Воинам из благородных Уршу-Чаг не мог довериться, зная, что сочтут они это своей добычей, а если карать их столбом и крюком, то нобили уйдут, и он останется без войска. А наши предки служили ему не ради грабежа, но из любви к Объединителю, из преданности и чести, ибо был он велик, как ни один из его потомков. И все же владыка их прогнал... — Печально поникнув головой, он добавил: — Не потому прогнал, что был недоволен их службой, но лишь по настоянию своих военачальников-чахоров, а один из них стал предком владык Онинда-Ро. И ложь о наших пращурах тоже от него пошла.
— Это случилось давно, — сказал Тревельян, — так давно, что имена ваших обидчиков если где и найдешь, так в самых дальних сундуках Архивов. Почему бы теперь вам не вернуться в обитаемые земли? Думаю, Сирам-Харт, правитель этой страны, одарил бы вас угодьями, и развели бы вы стада быков вместо этих тощих аншей.
— Может, и одарил бы, но жили бы мы под властью его людей, платили бы ему налоги, а наши юноши служили в войске или ломали камень, как я когда-то. А мы такого не хотим! Здесь мы свободны, и хоть скуден наш край, но нет над нами господина. Не мы платим, а платят нам, платят потому что боятся!
— Нет, вождь, не боятся. Если Сирам-Харт пожелает, его солдаты разыщут вас в горах и перебьют всех до последнего младенца. Но он, вероятно, не жесток и помнит о вине своих предков. Ну и к тому же... — привычным жестом Тревельян коснулся бакенбард, — к тому же для воинов вы что-то вроде развлечения. Вы будто древний памятник, какие я видел в Мад Брунере, — стоят, никому не мешают, и даже полезны как свидетельство почтенной старины.
Лакасса тоскливо вздохнул.
— Жестокие слова, рапсод, но я не обижаюсь, я знаю, что это правда. Нам нужна свежая кровь, нужны женщины, но отыскать их трудно — не всякая пойдет в горы за своим избранником и согласится жить в пещере, рожать детей на каменном полу... Сам я в молодости искал четыре года... Жизнь здесь тяжела! Здесь не растет ничего, кроме кустов с жесткой корой, и даже лошадей мы забиваем на мясо, их нечем тут кормить. Забили бы и твоего коня, если бы ты не пришел за ним... — Вождь мрачно уставился на пламя догоравшего костра. — Но куда нам деваться, куда бежать? Говорят, что мир велик, но он принадлежит не моему народу. Все земли на востоке и на западе под чьей-либо властью, и людям, привыкшим к воле, там места нет.
Ищи недовольных! — услышал Тревельян голос Хьюго Тасмана, да так отчетливо, что едва не вздрогнул. Вот и недовольные, подумал он, целое племя, что хочет убраться из Империи. Только живет оно в самой середине континента, и до любого из двух океанов отсюда десять тысяч километров. Но если бы они преодолели этот путь, что дальше? Эти люди не видели ни моря, ни кораблей, ни лодок, ни парусов и весел; как переправить их на новый материк? И как сделать это быстро и тайно, чтобы никто не помешал, не сжег корабли и не отправил горное племя в каменоломни? Об этом стоило поразмыслить, а сейчас Тревельян сказал:
— Кроме запада и востока, есть еще дальний Север и дальний Юг. Что ты знаешь о них, Лакасса?
— Я не такой невежественный дикарь, как можно подумать, да и другие наши старейшины бывали в Онинда-Ро и даже в Пейтахе. На севере — непроходимые болота с гнилой водой, а на юге — степи и леса, где обитают люди с бледной кожей и без волос. Места там много, но эти безволосые когда-нибудь отыщут нас и уничтожат. Да и как туда добраться? Между нами и югом — горы, Семь Провинций и море Треш... Слишком дальний путь и, слишком опасные земли! Разве не так, Тен-Урхи?
— Так, — согласился Тревельян. — И все же ты ошибаешься, Лакасса. Ошибаешься!
— В чем же, рапсод?
— Ты сказал, что мир велик, и это верно. Но ты не представляешь, как он огромен!
Он разровнял остывший пепел и начал чертить карту.
ГЛАВА 16
ТИЛИМ
