очертаний гор, что странно волновали сердце Индры. Где-то там, в их дымчатом расплыве, прошло его детство. Оно вдруг вспыхнуло воспоминаниями. О Гардже, о кормилице, о деревенских мальчишках Улуке и Швете, с которыми он забирался на скалы.
Как-то они собрались превратиться в птиц. Все вместе. Заводилой, конечно, был Индра. Мальчишки влезли на Чёрную скалу, самую страшную, если не считать стены, под которой стояла хижина Гарджи, и долго размахивали руками. Индра почему-то был уверен, что, если на Чёрной скале долго размахивать руками, обязательно превратишься в птицу. Ничего не получилось. В злобном умопомрачении, в накате досады и ярости, он хотел даже броситься вниз. Считая, что крылья всё равно вырастут, они не могут не вырасти. Мальчишки его удержали. С трудом. Индра плакал.
После этого случая родители Улуки и Щветы больше не разрешали им играть с Индрой. Но они всё равно играли. Тайком. Пока не поссорились. А ещё через какое-то время Швету отправили на дальние пастбища, к старшим братьям, и Индра больше ничего о нём не слышал.
Совсем скоро после ухода друга, как сейчас казалось Индре, Улука женился. Совсем скоро. Почти сразу. Ему было не больше двенадцати лет. Они ещё не успели доиграть в свои детские игры.
Жена Улуки имела ребёнка от первого мужа, умершего после какой-то болезни. Родичи хотели соединить стада, вот Улука и стал мужчиной. Он не выбирал.
Индра видел его несколько раз потом. Парень изменился, ведь он стал мужчиной. По своему положению в роду. Хотя, вероятно, Улука не сразу освоил те свои мужские обязанности, исполнения которых ожидала от него женщина, названная им женой. Бедный Улука! Как он засматривался на одну свою ровесницу из их деревни!
Горы проявились в душе Индры воспоминаниями детства. Великие горы Меру, рассыпанные острозубыми каменными кусками посреди Антарикши. Что теперь они таили в своём далёком молчании? Не с них ли начнётся сокрушение земной тверди?
Индра вдруг представил себе, как ломаются скалы, как дымя до самого солнца сухой тертью, похожей на муку, с грохотом рушатся они в долину. И катятся камни. Сливаясь в единый рёв всеобщего сокрушения. Катятся, катятся, налетая друг на друга и засыпая деревни, леса, реки. Камни разносит по всей Антарикше. А потом на месте гор, из великого и неохватного провала земли, поднимаются воды.
Откуда они взялись? Их уже целое море. Больше чем море. Никто и никогда не видел столько воды… А что будет дальше? Все ждут чего-то плохого, но, может, это свойство беззащитных — ожидать обязательно плохого? И ничего такого не произойдёт, и Диводас ошибается?
'Во всяком случае, — решил Индра, — торопёж здесь не нужен. Дело не шуточное. Беспечность, конечно, после трусости и лени — худшее из качеств. И всё-таки спешить не нужно. Всё равно решения нет.
Как можно снять с места целые народы, племена? Марутов, адитьев, бхригов, сиддхов, тритсов, ангирасов, васу и других? Они даже о себе знают немного, не то что друг о друге. Как можно их соединить в общем порыве перемен?
Гарджа, например, говорил, что никто не скажет точно, сколько у марутов деревень и сколько их родов сейчас проживает в Антарикше.
У всех племён разные боги, вожди, даже разные обычаи. Как их собрать вместе? Как их заставить идти?'
Озарение пришло внезапно. Индра даже чуть не вскрикнул. Камни! Камни, которые катит впереди себя волна! Катит камни. Что-то в этом было. Индра ещё неотчётливо понимал что, но сладостные предвестники победы уже кружили ему голову.
«Люди не камни, их не покатишь, — рассуждал Индра. — А ведь и солнце-Сурья — катится по небу. Катиться быстрее, чем ходить. А что если коровы будут толкать камни, а мы на них встанем? Нет, глупость. У коров не хватит силы, да и люди начнут падать с камней. А если коров поставить вперёд и привязать к ним верёвки? Тогда они станут волочить камни и всё равно выдохнутся…»
Решение таилось где-то рядом. Как оно манило Индру! Как терзало воина своей капризной несговорчивостью. И вместе с тем ощущением доступности.
— Но ведь Сурья плоский. Солнце плоское. И при этом оно не падает! Что-то удерживает его на небе. Знать бы что. А если камень будет плоским и его катить ребром? — заговорил Индра, настолько увлечённый своими мыслями, что разбудил собеседника в себе самом.
Он услышал свой голос, обернулся по сторонам и сдержанно откашлялся.
«Что если камень катить ребром? — повторил воин, переходя на озвучание мысли в тишине непроизнесённых слов. — Глупость, глупость, глупость… А что если камня будет два и между ними вбить ось?» Что-то подобное Индра уже видел. У сиддхов. Правда, применительно к другому. Когда разжигают священный огонь.
К сухому столбу крепят палки, стягивают их жгутами, и восемь жрецов начинают вращать столб. Вращают до исступления, пока под основанием столба не начинает тлеть солома. Эта штука называется «колесо».
«Взять, к примеру, два плоских, круглых камня, соединить их „колесом“, встать на ось, а сзади пустить коров?» — спросил Индра своё озарение. Оно скептически улыбнулось. Кшатрий почувствовал, что острота и внезапность разгадки пропали, как-то угасли сами собой, а вместе с ними притупилась и его сообразительность. «Ладно, — успокоил себя Индра, — остановимся пока на этом.»
Он вдруг заметил, как ожила равнина. От прежней пустоши, задушенной переростом трав, не осталось и следа. Земля прогибалась горбом, бугрилась, вздувая сухие проплешины, оживлённые завалью вереска и стойкими головками багрового чертополоха. Густела мягкой осыпью листовника, что кучно разросся длинной, нескончаемой полосой.
Индра подошёл к кустам. Внизу, под ними, открывался глубокий береговой разлом. Такой высоты, что захватывало дух. Река виднелась лишь краем, противоположным берегом, вязкой низиной, заболоченной, засыпанной притопленным тростником. Должно быть, река прижималась к отвесной стене, подмывая её сыпучий бок.
На холме, что стоял выше обрыва, Индра обнаружил магические знаки. Сложенные из речного камня. Их узор вплетался в неоглядный замысловатый рисунок, полностью рассмотреть который можно было разве что сверху. Увиденное говорило о близости цели путешествия молодого кшатрия.
Вдохновлённый открытием, Индра бодро шагнул вперёд, и тут произошло нечто странное. Индре сперва показалось, что кто-то зацепил его сзади за плащ. Воин обернулся, но никого не увидел. Нет, что-то происходило в нём самом. В его висках стучала кровь, а сердце молодого кшатрия учащённо билось. Будто он только что ушёл от погони. Забравший много сил. Но неразличимый и коварный враг, скрываемый этой внезапной телесной немощью, находился сейчас в нём самом. Индре стало трудно дышать.
Воин сделал ещё шаг, другой и рухнул на траву. У него закружилась голова и подкосились ноги. Что-то происходило.
— Архари! — выдавил Индра из клокочущей груди я заставил себя подняться. «А они негостеприимны, эти бхриги!» — возбуждённо осмыслил юноша.
В этот вечер ему не удалось преодолеть странный барьер, которым местные жители огородились от незваных гостей. Индра переночевал на обрыве и с восходом солнца возобновил свои усилия.
На этот раз он обошёл магические знаки, дав большого крюка по лугу. Но едва воин изменил направление пути, испытания его воли возобновились. Правда, теперь юношу охватило паническое, ни с чем не сравнимое волнение. Нет, не страх, именно волнение. Оторопь. Казалось, что глаза вот-вот вылезут из орбит. Горло ему заткнул непродыхаемый ком, а лицо и плечи окропила испарина. Он был упрям. Но не более упрям, чем терпелив в достижении своей цели. Индра решил действовать иначе. Ворота, которые нельзя проломить, осаждённые должны открыть сами. Индре трудно было согласиться со своей мудростью, — неудовлетворённые порывы действия подначивали его считать свой выбор поражением.
Индра сел на траву, обхватил голову руками и попробовал успокоиться. В чём, собственно говоря, состояла вина бхригов? В том, что они не подпускали к себе чужих? А может быть, в том, что их магия подействовала на Индру так же, как и на любого другого, невзирая на его избранность, исключительность, на его отличимость от других? Он слишком уверовал в это. Индра почему-то подумал, что жизнь ещё много раз будет доказывать его человеческую заурядность. Настойчиво доказывать, давая ему повод всякий раз её опровергать. Силой или мудростью.
