его крепкими руками. Индра будто забыл о своей бездвижной левой пятерне. Они стояли лицом к лицу, и воин упёрся взглядом в спокойные глаза мудреца.
— Что ты видишь? — чеканно спросил Индра.
— Самоуверенного, не скажу что молодого, поскольку молодых мыслителей не бывает, есть либо мыслитель, либо дурак, — пусть будет не старый ещё фантазёр…
— Примерно что-то подобное я и ожидал услышать, — передразнил Дадхъянча воин. — Посмотри в мои глаза, в них ты и найдёшь ответ!
— Круг! — прозрел Дадхъянч.
— Круг, распираемый спицами. А между ними — ось.
У риши ослабли ноги. Он был посрамлён.
— Всё великое просто, а всё простое коварно своим неожиданным продолжением. В великом, победно произнёс Индра.
— Хорошо, допустим, — согласился Дадхъянч, а как…?
— Хочешь спросить, как ашвы потянут повозки? Попробуем отказаться от невозможного и получим требуемое решение.
— Ты уже его знаешь? — подавленно спросил риши.
— Знаю.
— Это не хвост?
— Разумеется, нет.
— Можешь ничего не говорить. Я … верю. Ты от— крыл это так сразу?
— Просветление риши создаётся покоем, а война — бурей.
— Что? Буря? — Дадхъянч поднял лицо и обратил всю его залитую водой светь в свирепые порывы дождевого мрака.
— Буря, — повторил он зачарованно и восхищённо. — Значит, ты не признаёшь себя риши?
—Нет.
— А как же Кавья Ушанас?
— Он тоже воин. Только другой. Назовём его Проводником, ведь он ведёт меня по тропе своего прозрения и познания. Дай ему иную судьбу — он всё равно останется воином. Поскольку не обстоятельства делают человека, а человек — обстоятельства. И когда кончает жизнь на свалке, и когда в него плюют повзрослевшие дети, и когда ему на голову с неба падает камень. Не бывает случайных камней! Не бывает. Есть голова, на которую он обязательно упадёт. Потому что Пуруша не даёт покоя Пракрити. Всю жизнь.
Дадхъянч слушал затаив дыхание. Всё это говорил не Атхарван, не Трита, а кшатрий, в половину его, Дадхъянча, умоложенный.
— Кто же тогда Индра? — возник в разговоре риши. Затаённый в своём переосмыслении попутчика.
— Тот, кто сводит Быка с просветителем. Они несводимы. Без его рассудительности и воли. Он не может принять ни одну из сторон, ибо тогда кто-то из них потеряет значение.
— А кто такой Бык?
— Различие Проводника, воплощённое в телесное действие. Он воин действием. Назовём его Проходчиком, ибо он проходит все преграды, выносимые судьбой поперёк моей тропы. Он идёт за мной, чтобы создать слияние осуществимости с предопределением. Его можно не отличить от простого животного коровьей породы, если он удаляется от просветителя. Но на то и существует Индра, чтобы не дать им разбрестись в разные стороны.
— Человек Знающий и Человек Умеющий в едином обличий, носимом твоё имя, — отозвался Дадхъянч. — Признаться, я представлял ваши отношения по-другому.
Риши свернулся намокшим комком слабосилия. Нет, буря была не его страстью. Слишком много воды вылилось на него, слишком пронзительный и холодный ветер толкал его в спину. Всё было слишком. И тут глаза Дадхъянча загорелись:
— Ты сказал — круг? Круг, похожий на роговицу глаза? Но ведь это и есть…
— Я вижу, буря и тебе на пользу.
Мудреца качало. От усталости и от просветительских потрясений. И хотя покой Дадхъянч принимал только как бесполезную приправу к опреснённому безделием уму, с него уже хватило бури. Теперь риши сдавался слабости.
— Тебе нужна буря? Чтобы помножить силы просветителя и Быка? — спросил он. — Я знаю, где её взять при ясном небе. Эту бурю рождает сома.
Индра с любопытством посмотрел на риши.
— Да, сома, — повторил Дадхъянч, — если ты не побоишься гнева богов.
Ветер снесло куда-то далеко вперёд. Он умчался рвать и клочить травяную постель равнины.
В сумеречной размазне дождя и грязи брели молчаливые, усталые, продрогшие и голодные путники. Они уже так долго молчали, что, привыкнув к своему молчанию, сочли бы странным снова открыть рты. И всё-таки Дадхъянч не выдержал:
— Где же эта деревня?
Индра высунул голову из-под плаща и осмотрелся. За десятком шагов от путников во все стороны расползалась мгла.
— Должно быть, уже вечер, — предположил воин. — Если вечер, то нам пора бы добраться.
— Есть на этом пути какие-нибудь приметы?
— Камни. Как и везде.
— Что-то я не примечал ни одного камня, — вздохнул Дадхъянч.
Индра тоже нигде не видел камней. Давно уже. Так давно, что это разбудило его запоздалое беспокойство.
— Вероятно, мы потеряли дорогу, — безжалостно предположил кшатрий.
— Давно?
— Не настолько, чтобы завтра очутиться в Амаравати.
Дадхъянч хмыкнул.
— Придётся переждать ночь.
— Но мы не сумеем зажечь огонь! — заволновался риши. — И если перестанем идти, то завтра нас скрутит лихорадка.
— А куда идти-то?
Риши приумолк.
— Ладно, — смирился Дадхъянч, — без толку бродить впотьмах по равнине, не зная дороги.
Индра пристроился ко вздутому пузырём холму. Собрался было перетрясти и перевязать жух, но передумал. Что-то подсказывало ему неприметную близость деревни. Возможно, он различал её ведомым только ему чувством. Каким— то особым чутьём, стеснением души, намёком на Ратри.
— Пойду, пожалуй, посмотрю деревню. Она где— то близко.
Дадхъянч воспринял его слова с равнодушием.
Мгла приворожила землю. Развела её тропы. Смешала с дымом приметы. Прежним набегом взялся дождь. Сменив тусклое сейло уставшей воды на тяжёлую силу рвущихся с неба потоков.
Индра должен был признать своё поражение. В схватке с этой мглой. След деревни растворился, как дым. Но куда хуже оказалось то, что воин потерял и Дадхъянча.
Ни окрики, рвущиеся сквозь плач ветра, ни беспокойные метания его выисков ничего не давали. Дадхъянч как сквозь землю провалился.
Индра терзал равнину упрямым шагом. Он бы давно уже сдался, не сдавались только ноги. Уже светало, когда одуревший от усталости и погони за призраком воин заметил в дождевой зависи расплывчатый огонёк.
Что было потом, Индра плохо помнил. Он оказался возле землянки с распахнутым ходом. Появилась
