Много места в Доме отводилось всевозможному служебному оборудованию: вышеупомянутый котел для перетапливания снега помещался в подвале и соединялся трубопроводом сквозь стену Дома с пневматическим «засасывателем». Натопленная вода перекачивалась мощным насосом в бак, расположенный на 24-ом этаже, а уж оттуда расходилась по всему Дому. Система водоснабжения работала не постоянно, а включалась (автоматически) только, если уровень воды в баке опускался ниже половины.
На 26-ом этаже помещалась динамомашина, соединенная механическим приводом с ветряком на крыше. Движущие части обоих механизмов были сделаны из светлого легкого металла – видимо, титана – и, казалось, могли прослужить десятки лет.
Выработанное электричество шло на этаж ниже – в аккумулятор. Если последний заряжался полностью, то ветряк автоматически покрывался специальным чехлом, и вся система останавливалась.
На 2-ом этаже располагался видеотеатр с большим экраном и одиноким креслом посреди пустого зала; на 3-ем – видеотека с фильмами решительно всех стран мира. 4-ый и 5-ый этажи занимал склад одежды: Франц нашел неимоверное количество белья, рубашек, свитеров, костюмов, постельного белья, домашних тапочек, вечерних туфель и даже два фрака – но только одну зимнюю куртку (что вполне соответствовало частоте его вылазок наружу). Затем шел жилой этаж (6-ой); на 7-ом и 8-ом – размещалась обширная художественная библиотека; на 9-ом – компьютер, централизованно управлявший всем оборудованием Дома. Этажи с 10-го по 14-ый занимал, как его называл Франц, «склад разных вещей», где хранились канцелярские товары, элементарные лекарства, стиральный порошок, инструменты, посуда, кухонные припасы (соль, сахар, пряности) и другие мелочи. 15-ый этаж был обставлен под научную лабораторию: мощный компьютер с векторным процессором, два стола, книжные полки, персональный компьютер и лазерный принтер. На 16-ом и 17-ом этажах располагалась научная библиотека (не содержавшая, почему-то, ни одного издания, вышедшего после смерти Франца); на 18-ом – коллекция музыкальных записей и нот, CD-плэйер, магнитофон, а также электроорган, скрипка и акустическая гитара. Следующие четыре этажа были попарно соединены и превращены в спортивный зал и бассейн – ни тем, ни другим Франц не пользовался из-за плохого физического состояния.
Только два из всех этажей Дома отапливались постоянно: жилой – 6-ой и, почему-то, 23-ий (на котором не было ничего, кроме большого пустого зала). В остальных помещениях отопление включалось тумблерами: повернешь – и через десять минут температура поднимается до шестнадцати градусов Цельсия, а потом держится на этом уровне ровно час (после чего приходилось опять щелкать тумблером).
Постоянно мерзнувший Франц провозился несколько дней, пытаясь подрегулировать отопление Дома на более высокую температуру, однако так и не сумел разобраться в программе, управлявшей центральным компьютером на девятом этаже. В конце концов, он был математиком, а не системным программистом.
Но ужаснее всего ощущалось одиночество: Франц являлся единственным обитателем Дома. Ни других подследственных, ни обслуживающего персонала – все двадцать шесть этажей плюс подвал были рассчитаны на одного человека. Более того, они были рассчитаны именно на него, Франца Шредера: ибо вся одежда на складе в точности подходила ему по размеру, книги и журналы в научной библиотеке соответствовали его научным интересам, в художественной библиотеке имелись сочинения всех его любимых писателей, в музыкальной – композиторов, а в видеотеке наличествовали все до одного его любимые фильмы!
Дом 21/17/4 торчал, как безымянный палец, посреди безлесой заснеженной равнины. Из окон нижних этажей не было видно ничего, кроме плоского белого пространства; лишь забравшись на самый верхний, 26-ой этаж, Франц обнаружил на севере и юге еле различимые здания – точные копии его Дома. В южном здании вроде бы светились окна. Оживившись, Франц стал включать и выключать через равные промежутки времени свет, однако ответа от неведомого товарища по несчастью не получил. На следующее утро он попытался добраться до южного дома пешком, но за полдня не успел пройти и четверти расстояния: идти по сугробам глубиной в полтора-два метра оказалось, в его нынешнем состоянии, непосильной задачей.
Чтобы вернуться в укрытие до начала вьюги, ему пришлось повернуть обратно, и после этого случая наружу он не выходил – тем более что вход в Дом частенько заваливало снегом. Франц наблюдал за южным зданием еще три недели, но огни больше не появлялись… может, они ему просто померещились?
Обследования Дома и составления плана хватило ненадолго – недели на четыре. На что убить остаток жизни?… Руководствуясь еще не угасшим желанием сохранить рассудок, Франц решил, что попытается поддерживать досмертный образ жизни. Нужно отыскать какое-нибудь привычное и понятное, но при этом увлекательное занятие… Лучше всего под такое определение подходила математика, и Франц занялся задачей, над которой работал в последние месяцы перед своей смертью. Работать теоретически он поначалу был не в состоянии и потому погрузился в программирование. Дней десять он писал и отлаживал отдельные куски программы, еще неделю подбирал параметры так, чтобы алгоритм стал устойчив.
Наконец пошли первые результаты – причем, как раз такие, каких он ожидал! Францу стало интересно, и он решил попытаться построить теоретическую модель обнаруженного явления. Роясь в литературе, он обнаружил статью с описанием довольно оригинального метода, оказавшегося применимым и в его, Франца, случае.
Это был прорыв: задача решилась «до конца»: он получил ответы на все вопросы, а теоретические результаты полностью подтвердили и объяснили численные. Работа получилась, как ему эйфорически казалось, экстраординарная по своей важности и изящности; Франц даже успел придумать заголовок для статьи… но вдруг с удивлением осознал, что не понимает, зачем эту статью нужно писать. Не то, чтобы он не знал с самого начала, что опубликовать ее будет невозможно… просто оказалось, что рассказать о полученных результатах для него столь же важно, как и получить их. Так или иначе, но эйфория немедленно прошла – равно как и интерес к науке в целом – и к рабочему столу на 15-ом этаже Франц более не прикасался.
Никогда он не ощущал своей изолированности так остро, как после этого случая…
Он попробовал реанимировать свою старую любовь к музыке, однако дело пошло туго. Играть на гитаре ему не позволяли плохо действовавшие пальцы правой руки, а на скрипке он не практиковался более семи лет и забыл уже, каким концом ее нужно держать. Тем не менее, порывшись на музыкальном этаже, он разыскал ноты 24-ех каприсов Паганини для скрипки соло и стал упрямо разбирать страницу за страницей. Поначалу он быстро прогрессировал, но потом прогресс затормозился и игра оставалась на одном и том же уровне. Хуже того, какую бы пьесу Франц ни играл, он делал десятки мелких ошибок, сводя получаемое от музыки удовольствие к нулю. Сколько он ни бился, восстановить «чистую» игру ему не удалось, и, в конце концов, он отнес футляр со скрипкой обратно на музыкальный этаж.
Следующим прожектом явилась попытка систематизировать всю имевшуюся информацию о Стране Чудес.
В течение примерно месяца Франц заносил сведения в тщательно продуманную «базу знаний», организованную в персональном компьютере. Однако, дойдя до интерпретации, застрял, ибо все мыслимые объяснения наблюденных фактов не проходили проверку логикой. К примеру: почему уровень здешней бытовой техники в точности соответствует современному уровню техники на Земле? Значит ли это, что Бог неспособен к техническому развитию и попросту заимствует идеи у людей? Да нет, конечно: ведь он также использует и фантастические (по человеческим стандартам) лифты, двигающиеся между неизвестно где расположенными ярусами.
Видимо, Бог заимствует человеческую технику для каких-то своих целей. Каких?
Ответ на этот вопрос казался недоступным… а может, у Франца от плохого самочувствия и остаточного действия галлюциногенов плохо работала голова.
Не меньшая путаница царила в вопросе Суда. Если в описании недотепы-Адвоката этот институт выглядел претензией (или, вернее, карикатурой) на идею христианского Божьего суда – то на Втором Ярусе
