батальона «голубые драконы» очень понравилось последнее выражение, и она затряслась всем туловищем: ей было очень смешно.
И тут произошел взрыв.
КОШМАРЫ ЛЕСА
Сегодня у них очень много работы. Они готовятся переплыть Циалиму. Последнее время, особенно после встречи и прощания с паучком, Браст стал интересоваться насекомыми. Про термитов-секачей он прочел в брошюрке, взятой напрокат у дока Геклиса. Везет этим членистоногим: они вообще к таким мероприятиям, как форсирование водных преград, не готовятся, просто подходят к реке строем (строй большой, по фронту, говорят, растягивается на километры), цепляются друг за дружку цепочкой, длинной цепочкой, даже снос течения им нипочем, покуда крайний не ухватится за веточку на противоположном берегу. Все у них по-умному, хоть сами, следуя их биологическому устройству, — дурни дурнями: края моста усилены, здесь целая куча держится, дабы не оторвало лапки последнему креплению, потом по этому живому мосту начинается переход основной массы, идут строями, никто без дела не сидит и налегке не гуляет, кто куколок переносит, кто царицу термитника. Такие они коллективисты. Ну, а если уж река совсем велика, тогда еще проще: сцепятся все в такой большущий-пребольшущий шар, внутри царица с царем, куколки, яйца недозрелые, а вокруг вся масса гребет, катится по воде вроде отвалившегося колеса от древнего колесного парохода. И никто опять же не сачкует, все гребут по очереди, дабы те, что под водой, не успели задохнуться.
Если бы Браст такие страсти про Мерактропию знал ранее, ни в жизнь бы не согласился участвовать в экспедиции, хотя кто бы его спрашивал, да и откуда он знал, ведь только в подводном транспорте сообщили цель задания. Сейчас они с Пеком максимально облегчали машину, снимали все, что возможно. Другие занимались надуванием лодок и плотов, не ртами надували, а насосами, ясное дело. Плотики размеров приличных, еще бы, некоторые машины — до сорока тонн. Хорошо гаубица-стрелялка разобрана, та бы больше потянула. Мост их складной нужен для того, чтобы техника могла спуститься к более-менее чистой воде, через болотную прибрежную жижу. Вообще Циалима — странная река. Если бы она такая же широкая, как в среднем течении, выходила к океану, может, и внутренние области Мерактропии смогли бы освоить, а то ведь ближе к морю она разделяется на тысячеголовую дельту, каждая речушка становится так мала, что с воздуха вообще не наблюдается за наклоненными многоэтажными деревьями-гигантами. Сама река почти на всем протяжении извивается по континенту как бог на душу положит, суша ведь здесь ровная до жути, на всем материке вообще нет гор, даже средненькой высоты. А кроме того, иногда в процессе движения река вообще преобразуется в цепочку абсолютно непроходимых болот-топей. Лишь по центру Мерактропия постепенно повышается — вся она в виде конуса, словно сыпали сверху песок, и лег он равномерно, скатываясь к краям. Так что река Циалима, хоть и самая большая здесь, но совсем несудоходна, а ведь дождей на материк выпадает неисчислимое множество в период муссонов. Но, куда девается вода, док Геклис как-то разъяснил: впитывается она вся как есть в растительность двухсотметровую и воздуху обратно отдается через листочки, минуя океан вот такое хитрое здесь растительное царство, потому здесь всегда влажно, потому давление повышенное, и твари членистоногие до бешеных размеров вымахивают. А еще Геклис когда-то обмолвился, что в здешних реках водится тритон-маэстро: назван он так за любовь к пению, в брачный сезон проявляемому, а нападает он стаями, зубы прокусывают сапог ну а яд парализует навсегда; нравится ему яйца свои откладывать прямо в непротухающие, всегда свежие консервы, дабы детишкам голодным новорожденным была забава. И ведь обидно, что, когда укусят и поволокут толпой, ни руку с иглометом поднять, дабы в голову собственную выстрелить, ни закричать ничего ведь уже не сможешь. Короче, таких страстей Браст в последнее время наслушался, что республиканцы со своими летающими камерами пыток на «Тянитолкаях» ни в какое сравнение не шли.
КРЕДИТОРЫ ГОРОДОВ
Когда дым несколько рассеялся и в ушах чуточку отлегло, Лумис увидел перед собой перекошенную от удивления морду глав-сержанта Жабы. Повернув голову, он разглядел длинноволосый затылок, а затем пятнистые брюки заслонили обзор; что-то делалось с задней дверцей машины. В голове его все еще звенело, и он не воспринимал отборную брань, с которой рядовая по кличке Кукла налегала на рукоятку. А друг Бенс лежал на сиденье в неестественной позе, и Лумис вначале испугался, что он мертв.
Свербило в носу от запаха раскаленного металла, плохо воспринимался разбитый лоб, ясно чувствовался привкус крови на губах, зубы немного ныли, так здорово они клацнули в момент взрыва. Лумис попробовал шевелить руками, но они были по-прежнему крепко пришпилены к сиденью. Ничего в этом мире не трансформировалось в лучшую сторону.
Только круглое лицо Жабы стремительно менялось, превращалось в ужасную маску, глаза налились краской и выкатывались из орбит. Внезапно Лумис осознал, что она завыла, точнее, выла она, видимо, давно, но раньше он плохо воспринимал звук. Выла Жаба очень громко и очень страшно.
В этот момент Лумис на мгновение ослеп: представительница амазонок технически развитого общества сумела вскрыть люк. и яркий сноп света озарил кабину. Сержант Жаба застонала и прошипела чуть слышно:
— Кукла, погляди, что у меня на спине, погляди, слышишь.
— Сейчас. — В образовавшуюся чуть приоткрытой дверцей щель рядовой особого батальона внимательно осмотрела улицу, ее правая рука сжимала оружие. — Никого нет, — наконец констатировала она вслух, поворачивая голову.
— Посмотри, что у меня сзади, слышишь, — снова промямлила Жаба и вдруг зашлась икотой.
Длинноволосая резко обернулась и обозрела начальницу долгим, излучающим превосходство и ненависть взглядом. Под этим взглядом та замерла, даже перестала икать и потянулась к выроненному игломету. Реакция у Куклы была мгновенной: тяжелый каблук вдавил ладонь Жабы в пол и повернулся на ней слева направо. Глав-сержант стонала, видно было, как на ее глаза накатываются слезинки.
— Не надо глупить, Жаба, — дьявольски улыбаясь, изрекла Кукла. — Ты свое уже отыграла.
Теперь сержант Жаба икала вдвое чаще.
— Кук...ла, почему... ты ме...ня не любишь... а?
Ее подчинённая громко, неестественно рассмеялась.
— Почему я тебя не люблю? Жаба, где же это ты таких слов набралась?
— Пощади! Пощади, Кукла! — Теперь «дракон» Жаба ревела, очень натурально всхлипывая. — Не убивай меня, девочка. Ну зачем тебе меня укокошивать, я ведь и так помру, кажется, у меня оторвало всю спину. Ну посмотри, что у меня в спине?
Рядовая нагнулась, правой, облаченной в перчатку рукой приподняла двойной подбородок начальницы, потянула ее за жирный, в бородавках, нос, затем, громко смеясь, повернула ее голову, притягивая за ноздри назад, словно желая переместить их на затылок.
— Ну, Жаба, посмотри, что это у тебя со спиной? Болит спинка, а?
Голова глав-сержанта уже повернулась почти на сто восемьдесят градусов. Лумис с очнувшимся Бенсом молча наблюдали эти издевательства, ожидая своей неминуемой очереди.
— Что, шейка не поворачивается? — продолжала Кукла. -Как же так? Она же у тебя лебединая.
Кукла снова зашлась наигранным, прерывистым хохотом.
— Лебедушка ты моя ненаглядная. А ну, попробуем осмотреть с другой стороны.
Жаба стонала, тяжело дыша. И тут колено Куклы резко нашло ее солнечное сплетение. Жаба задохнулась, корчась, словно наполовину раздавленная гусеница. Добровольная исполнительница роли
