— Как это? — удивился он.
Очень просто. У нас многие так живут. Мои родители ведь уже пожилые, их во время войны японцы сюда привезли, чтобы они на них работали. А потом они остались, в Корею не вернулись. Но гражданства не хотели получать, чтобы мужчинам в армию не ходить. Так что они не приедут, не будут тебя беспокоить, — повторила она.
— Что ж, удачно, — усмехнулся Юра. — Вечная проблема тещи и зятя таким образом почти снимается. Пойдем, Оля, — сказал он. — Выпьем еще, за помолвку, и поедем домой.
Пока Гринев второй раз в жизни делал предложение в ресторане, Евгения Стивене ушла. Стол, за которым она сидела с летчиком, еще не был убран, поблескивали среди тарелок два пустых бокала, и Юра даже не знал, когда и куда она исчезла.
Глава 13
Оказалось, что жениться можно даже проще и скорее, чем он предполагал.
«Бедная моя, конечно, она хотела… — подумал Юра, когда уже в понедельник Оля сообщила ему подробности своего похода в загс. — „Совсем неважно…“ А я — обычный кобель, так бы и не догадался, если б Гена носом не ткнул в собственное дерьмо».
Даже с тетей ему не пришлось знакомиться. Та, оказывается, была заведующей загсом, а таинство свершала обычная регистраторша. Расписались в книге, выслушали казенное поздравление — к Юриному удивлению и удовольствию, состоящее ровно из пяти слов: «Поздравляю вас с законным браком», — и ушли домой.
Видимо, это и был «ускоренный вариант», о котором он просил Олю позаботиться.
Когда Юра спросил, куда она хочет пойти отметить событие, Оля ответила, что лучше бы никуда, и он почувствовал, что ей действительно хочется просто побыть с ним наедине — сегодня так же, как вчера и завтра. И место, в котором она будет с ним наедине, не имеет для нее значения.
И он вздохнул с облегчением: ему тоже не хотелось ничего, что напоминало бы о том дне, когда так странно и мучительно сместилось все в его жизни и когда собственное одиночество вдруг стало для него очевидным…
В загсе Юра впервые узнал Олино паспортное имя — Ким Ок Хи.
— А что это значит? — заинтересовался он.
Он уже знал, что сахалинские корейцы выбирают русский вариант своего имени по второй его корейской части — вместо Ок получилась Оля.
— Это значит — «мастер радости», — ответила она. — Вернее, «ювелир радости».
— Надо же, — хмыкнул Юра. — Красиво… И тебе подходит! Как будто уже для взрослой имя выдумывали.
— Просто имя влияет на судьбу, — возразила она. — Раз мне дали такое имя, значит, я такой и должна была вырасти, такая и будет судьба.
— Может, и так, — согласился он. — Мою возьмешь фамилию?
— Наверно, будет немножко смешно, — улыбнулась Оля. — Корейское имя, русская фамилия. И мне… Ты не обидишься, Юра?
— Не обижусь, — улыбнулся он. — Что?
— Конечно, надо брать фамилию мужа, но мне… Мне хочется хоть что-нибудь все-таки от родителей оставить. Хотя бы фамилию… Я же от них совсем ухожу, понимаешь? А я у них последняя оставалась дочь не замужем, и сына у них нет…
Юра понял, о чем она говорит, и не стал возражать. И что значит «совсем ухожу» — тоже понял. Может быть, отношения с ее родителями в конце концов наладятся; правда, это его мало беспокоило. Даже наверняка наладятся. Ну, не бандит же он, не убийца с большой дороги, чего им от него шарахаться — оттого, что жил с их дочерью «просто так»? Сахалинские корейцы жили довольно замкнутыми кланами, но с русскими общались нормально, не отгораживались стеной.
И все-таки слишком разные у них были жизни… Юра не хотел менять свою в связи с Олей больше, чем это уже произошло, и она это хорошо понимала.
Он никогда не сравнивал ее с Соной. Оля и привлекла-то его тем, что оказалась первой женщиной, с которой он забыл сравнения… Но совсем не вспоминать прошлое всего-то четырехлетней давности, лежа рядом с юной женой в первую ночь своего второго брака, — совсем не вспоминать он все- таки не мог…
Гринев до последней минуты не верил, что Сона согласится.
Она больше не смотрела на него с неприязнью, как это было до их разговора в «Праге». Но Юра не мог понять, какое чувство проступает в ее глазах, когда она видит его, — удивление, недоумение, может быть, даже страх? И все-таки это было какое-то чувство, а не тот последний мрак, который он видел прежде…
Ее пора было выписывать, это она понимала. Не могла не понимать, что уже по меньшей мере две недели ее держат в больнице просто из жалости, а для Института Склифосовского, куда потоком везут людей с тяжелыми травмами, это все-таки непозволительная роскошь.
Гринев попросил Сону зайти в ординаторскую вечером, когда кончился вечерний обход во время его дежурства. Точно так же он вызывал ее сюда, чтобы сообщить о смерти родных, и боялся теперь этих ассоциаций. Но что было делать? Светонин сам попросил его:
— Юра, поговори уж ты еще раз с Туманян, раз взялся… Надо с ней решить, ты сам понимаешь. Пусть определится, куда будет выписываться, не можем мы больше ее держать.
«Надо решить, надо… — билось у него в голове, когда он ждал Сону, сидя за столом у темного вечернего окна. — Что она решит?»
— Я не стал бы вас торопить, Сона, — сказал Юра, когда она наконец пришла, села напротив, локти поставила на стол, подперев ладонями подбородок. — Я просто боюсь вас торопить, вы понимаете? — помолчав, добавил он. — Мне все время кажется, что вы скажете: нет, уезжаю. И что тогда? Но меня самого торопят, потому что…
— Я понимаю почему, Юрий Валентинович, — перебила она. — Не надо мне объяснять.
— Нет, это не только потому… — путаясь, как мальчик, все-таки попробовал он объяснить. — Я говорю вам это потому, что…
— И это я тоже понимаю — почему вы говорите… — сказала она. — Но мне трудно, Юрий Валентинович, мне так трудно, я теряюсь, вы понимаете, да? Это так неожиданно — всё, что вы сказали… Я не могу поверить.
— Вы не верите мне? — всматриваясь в ее глаза, спросил он.
— Вам нельзя не верить. — Сона улыбнулась, и он так обрадовался глубокому отсвету улыбки в ее глазах, что почти перестал вслушиваться в слова. — Я не могу поверить себе… Или в себя, так правильно сказать? Здесь все пусто.
Она коснулась рукой своей груди; у него сердце сжалось.
— Вы думаете о Тигране?.. — спросил Юра.
Эта мысль все время не давала ему покоя. Конечно, услышав его неожиданное предложение, она не может не думать о человеке, которого любила, за которого собиралась замуж…
— Обо всех, — покачала она головой. — Обо всех, обо всем и о нем тоже. Он такое же мое детство, как мама, как тетя Света, как все — вы понимаете, да? Мы выросли вместе, ходили в одну школу. Тигран мне в пятом классе сказал, что хочет, чтобы я была его женой. Это, конечно, немножко смешно, но я сразу согласилась… Так понравилось, что мне делают предложение, как взрослой женщине! — Она снова улыбнулась легкой улыбкой, в которой мимолетно мелькнуло счастье; может быть, даже не счастье, а воспоминание о нем. — А потом это так и осталось, как-то само собой… Я была красивая, за мной многие ухаживали. — Она сказала о себе «была» без малейшего кокетства, мимоходом, как будто и сомневаться было невозможно, что вся ее жизнь осталась в прошлом. — Но мне хотелось только играть, на рояле играть, все остальное было не очень важно. А он меня любил, и все любил, что я делала, даже мой рояль любил
