припрыгала. Я потому тебя и заметил. И вообще, вид у тебя был…
— Ну да, — вздохнула Маруся. — И ноги промокли, и вид дурацкий.
— Теперь уже не дурацкий,'— заверил Матвей; в глубине его серьезного тона все-таки плясала смешинка. Он помедлил несколько секунд и добавил: — Ты на Герду похожа.
В его голосе прозвучало что-то вроде удивления.
— Вы все время сказки вспоминаете, — улыбнулась Маруся. — А почему?
— Говорю же: детскую психологию осваиваю.
— У вас родились дети?
— Не то чтобы родились, но появились. Вот оно, кафе. — Машина уже выехала с Нового Арбата и кружила по переулкам возле Старого. Теперь Матвей остановил ее возле неприметного дома с узорчатыми полуподвальными окнами. — Здесь горячий шоколад наливают, довольно вкусный. Детям, во всяком случае, нравится.
Глава 3
В кафе стоял полумрак, поэтому Маруся почти не разглядела, как оно выглядит. Или не поэтому, а потому, что это было совсем не важно.
Кажется, заведение можно было считать даже не кафе, а рестораном. Во всяком случае, в углу был настоящий камин, в котором пылал настоящий огонь. За столик рядом с камином они с Матвеем и сели. Маруся незаметно поддела ногой мокрый сапог с дыркой на подошве и, стянув его, так же незаметно сняла и второй, без дырки. Матвей наклонился, достал из-под стола ее сапоги и поставил поближе к огню.
— А можно, я не буду шоколад? — смущенно спросила Маруся. — Лучше чай с сахаром.
— Можно, — кивнул он. — Только сначала поужинаем.
До той минуты, когда он это сказал, Маруся совершенно не хотела есть. Но сразу же после его слов почувствовала такой голод, что без труда проглотила бы что-нибудь огромное, вроде динозавра. Она не удержалась и сказала об этом Матвею.
— Можно и огромное, — согласился он, листая меню. — Вот, смотри, есть жаркое в горшочках. Может, оно из динозавра?
Любые глупости, которые приходили Марусе в голову, рядом с ним переставали казаться глупостями. Не то чтобы делались умными, просто растворялись в его легком внимании.
Марусе все равно было, что есть, и Матвей заказал для нее, как и для себя, жаркое в горшочках, десерт и чай.
— А как это, что у вас дети не родились, но появились? — спросила Маруся.
— Очень просто. Я в школе работаю.
— Не может быть!
— Почему не может?
Ей показалось, он немного обиделся.
— То есть… Я хотела сказать… — пробормотала она. — Просто у вас такой костюм… не школьный. И еще вы так свое удостоверение из кармана достали, как будто пистолет привыкли доставать. Даже милиционеры испугались.
— Пистолет я уже отвык доставать, — сказал он. — Хотя теперь снова привыкать приходится.
— Почему? — Теперь она совсем ничего не понимала! — Кем же вы в школе работаете, если пистолет?
— Директором. — Наверное, глаза у Маруси стали как плошки, потому что Матвей спросил: — Что, совсем не похож?
— Н-не очень…
Маруся вспомнила директрису тураковской школы — толстую неопрятную старуху с пустыми глазами, вспомнила даму, руководившую школой в Старопименовском переулке — с безупречной прической и холодно сверкающими в ушах бриллиантами; у той глаза были не пустые, в них стояло цепкое внимание к тому, как одеты ученики и их родители, на каких машинах они подъезжают к воротам… Нет, Матвей точно не был похож на директора школы!
— Вот и слаженный педагогический коллектив меня, по-моему, в этом качестве не воспринимает, — вздохнул он. — А это же не группа специального назначения и даже не завод. Чтоб на одного цыкнул, с другим спокойно поговорил, третьего на место поставил, и все дела. С учителями не понимаю я, как надо. То есть мне кажется, что понимаю, но, скорее всего, напрасно кажется.
— Почему же напрасно?
Маруся затаила дыхание, вглядываясь в его вдруг ставшее серьезным лицо.
— Потому что кажется мне, что к детям многих из них на пушечный выстрел нельзя подпускать, и хочется половину учителей этих выгнать к далекой матери. Но не может же быть, чтобы столько опытных людей ни на что не годились. Значит, не они ошибаются, а я.
— Ничего это не значит, — решительно сказала Маруся. — Даже обычная математическая логика об этом не свидетельствует.
Это была Сергеева фраза. В его устах она всегда звучала убедительно, а в Марусиных, наверное, не очень. Во всяком случае, Матвей посмотрел на нее с удивлением.
— Думаешь, не свидетельствует? — спросил он.
Теперь удивилась Маруся: в его голосе не слышалось ни капли превосходства. Наоборот, он как будто ожидал, чтобы она объяснила ему то, что было для него непонятно и нелегко.
— Конечно! — Она во все глаза смотрела ему в глаза. — Вы же это — ну, что половину учителей выгнать надо, — не просто придумали, а почувствовали, да? Значит, это так и есть.
— Вообще-то да, почувствовал… — Он тоже смотрел в ее глаза, но при этом как будто бы и прислушивался к чему-то в себе самом. — По-твоему, этого достаточно?
— Да, — кивнула Маруся. — Для вас достаточно.
— Почему именно для меня?
— Потому что вы знаете, от чего в душе бабочки летают.
— Бабочки? — Он удивился — наверное, забыл, что сам же и говорил об этом когда-то. — А от чего они летают?
— Разве не знаете? — упавшим голосом спросила Маруся. Он улыбнулся.
— Вообще-то знаю.
Официант принес глиняные горшочки, накрытые вместо крышек румяным запеченым тестом, и Маруся не успела спросить Матвея, от чего у него в душе летают бабочки. Ей не хотелось спрашивать об этом за едой, и она спросила о другом:
— Это вам из-за ваших учителей приходится опять к пистолету привыкать?
Матвей расхохотался так, что подавился тестом, которое отломил от горшочка.
— Хоть на вы меня не называй, а? — проговорил он, откашливаясь и утирая слезы. — А то я себя чувствую как дурак с мороза. Когда это я такое сказал, что из-за учителей?
Такого он, конечно, не говорил. Чувствовать себя дурой с мороза следовало бы Марусе. Матвей всмотрелся в ее глаза и сказал:
— Я, наверное, сам с собой рассуждал, а вслух ерунду какую-то нес. Нет, от учителей никакой угрозы не исходит.
— А от кого исходит? — мгновенно забыв о только что ляпнутой глупости, спросила Маруся.
— Да ни от кого, — убедительным тоном ответил Матвей; Марусю почему-то не убедила его убедительность. — Это же школа, какая может быть угроза? Если хочешь, приходи, сама увидишь. — И, прежде чем Маруся успела ответить, что, конечно, хочет, он придвинул к ней поближе глиняный горшочек и сказал: — А ешь ты плохо, сразу видно. Глаза у тебя на пол-лица.
«А рот на остальную половину, — подумала Маруся. — Плюс палка, палка, огуречик… Красота!».
Но, промелькнув в голове, эта мысль тут же выветрилась бесследно. Ей было сейчас не до глупых
