«Какие странные отношения! — думала Алиса, глядя в искрящиеся узоры на замерзшем окне. — Но в чем же странность? Ну, я думала, что влюбилась в него. Теперь думаю — нет, наверное, все-таки не влюбилась. Хотя с чем я сравниваю? Я ведь никогда не была влюблена, и с Майклом у меня все было точно так же, как теперь с Маратом. Мы жили вместе, потому что нам этого хотелось, мы трезво оценивали друг друга и свои отношения. А когда нам перестало хотеться жить вместе, мы расстались. И теперь мы тоже…»
Но договорить эту фразу до конца, хотя бы и не вслух, она не смогла. При мысли о том, что и теперь будет все то же: пройдет какое-то время, и их с Маратом отношения изживут себя, и они расстанутся, — при этой мысли Алисе становилось не по себе. Но почему ее, не влюбленную, не потерявшую голову, так не радует, почти пугает обычная логика человеческих отношений, — этого она не понимала.
Она жила с Маратом почти полтора месяца, но так и не могла понять, что же привязывает их друг к другу. Она не могла понять этого ни для себя, ни для него, и от этого двойного непонимания странность их отношений только усиливалась.
Он ни разу не сказал, что любит ее, но в его поцелуях, объятиях, в нервной силе его тела было больше любовного пыла, чем могло быть в любых словах. Словами Алисе можно было солгать, а телом нельзя, потому что она чувствовала в любом теле — неважно, своем или чужом — то главное, что связывало его с душою. Если бы она вдруг вздумала объяснять кому-нибудь, как именно чувствует это, то объяснения наверняка прозвучали бы смешно и, наверное, старомодно. Но она, конечно, ничего такого никому не объясняла, а просто знала: за то, что она стала актрисой, ей следует благодарить только вот это свое природное свойство — отчетливое ощущение связи между телом и душой. Вернее, ей следует благодарить тех, кто ее этим природным свойством наделил. То есть опять-таки, наверное, бабушку Эстер, потому что в маме с ее вопиющей, удручающей погруженностью в обыденное и только в обыденное никакого особого чутья — ни телесного, ни душевного — Алиса не наблюдала. Она знала, что мама просто боится иметь такое чутье — боится жизни. А бабушка жизни не боялась.
Конечно, все это были очень смутные материи, и, может, в них вообще не следовало вдаваться. Но что тяга к ней Марата есть тяга не только физическая, это Алиса знала точно.
А странность была во всем. Даже в том, что их роман, который должен был бы привлечь внимание всей труппы — все-таки это был роман примы, а прима в любом театре находится в фокусе всеобщего внимания, — не только не привлек ничьего внимания, но даже не стал предметом зауряднейших сплетен.
Однажды Алиса осторожно поинтересовалась, не кажется ли это странным Марату. Это было за завтраком в их общий выходной. Собственно, один выходной в неделю был общим не только у них двоих: в этот день мюзикл не шел, и отдыхали все.
— Не кажется, — выслушав ее не вполне внятно высказанный вопрос, спокойно ответил Марат.
Не дождавшись объяснения причин, она спросила:
— Но почему? У тебя репутация донжуана?
— Никакой у меня нету репутации. Меня в Москве вообще никто не знает. Я полгода назад из Уфы приехал.
— Но как же не знает? — возразила Алиса. — Если тебя пригласили для участия в проекте, значит, тебя знают и у тебя есть репутация.
— Цена у меня есть, а не репутация, — усмехнулся он. — Невысокая цена. Сейчас все продюсеры так делают, хоть для мюзиклов, хоть для сериалов. Набирают народ в провинции, хорошая экономия выходит. Осветителей и то выгоднее из какого-нибудь Мухосранска привезти, чем в Москве нанять.
— Почему именно из Мухосранска? — не поняла Алиса. — Где находится этот город?
— Ну, из Калуги, из Ярославля, неважно. Из любой дыры. Главное, чтоб там ни работы, ни перспектив не было, тогда как миленькие поедут. За копейки. За центы то есть, — усмехнулся он.
Глаза его блеснули при этой усмешке совсем иначе, чем обычно, — угрожающе и… потусторонне как-то. Как у волка, или тигра, или еще какого-нибудь опасного зверя, который много лет живет среди людей, но природа его от этого совсем не меняется. И Алиса вдруг подумала, что странность их с Маратом отношений, та странность, которую она так отчетливо чувствует, происходит даже не от самих отношений, а от загадки, которая есть у него внутри.
Наверное, глаза у нее как-то по-особенному затуманились или, наоборот, засверкали от этой мысли, потому что взгляд Марата стал пристальным.
— Ты меня не обдумывай, — сказал он; Алиса не поняла, чего в его голосе больше, проницательности или угрозы. — Ни к чему это.
— Я не обдумываю тебя, — смутилась она. — Я только пытаюсь понять…
Но ему было неинтересно, что именно она пытается понять. Да и почему, собственно, это должно было его интересовать? Он взял ее за руку, поставил на стол чашку, которую она держала, и притянул Алису к себе. Он притянул ее к себе так, что она встала, обошла стол и села к нему на колени. Но и то сказать: а что, сопротивляться надо было? Ей совсем не хотелось сопротивляться его желанию.
— Скучаю по тебе, — негромко сказал Марат.
От уже знакомого придыхания в его голосе у Алисы занялось собственное дыхание.
— Но мы с тобой вместе живем, — все-таки напомнила она.
— Ага, как роботы. Как роботы мы с тобой живем. Работа — отдых — работа. Как автоматы.
— Но как же… — начала было она.
И не успела договорить: Марат поцеловал ее в губы — Алиса почувствовала, как его губы становятся горячими прямо во время поцелуя, — и расстегнул на ней джинсы.
— Сними, — попросил он, распахивая полы своего халата, под которым он был совсем голый. — Что ж ты оделась-то чуть свет?
Алиса всегда одевалась сразу, как только просыпалась. Да и как иначе она пошла бы умываться в общую ванную, в ночной рубашке, что ли? Жильцы коммуналки были немногочислены и их с Маратом жизнью не интересовались, но все-таки они были, и они были посторонними людьми. Такое тесное житье с посторонними людьми казалось Алисе диким, и она собиралась предложить Марату снять вдвоем квартиру, вот как раз сегодня хотела ему это предложить… Но сейчас все мысли и планы вылетели у нее из головы.
Он никогда не предлагал ей во время близости необычных, требующих особого умения и напряжения поз, якобы взятых из каких-нибудь древних книг и обещающих волшебное наслаждение; говорил, что акробатики ей и на сцене хватает, и это было правдой. Но в самых обычных позах — вот как сейчас, когда она сидела у него на коленях, сжимая своими коленями его бедра, — он доставлял ей столько удовольствия, сколько она не испытывала никогда, ни с одним из своих прежних мужчин. Да в такие минуты, как сейчас, ей даже и не верилось, что у нее прежде были какие-то мужчины…
— Ты сладостный, — шепнула Алиса, когда эти минуты кончились его бурными судорогами и одновременно пульсирующим пожаром в ее теле. — Я смешно сказала? — догадалась она.
— Ну да, немного, — улыбнулся Марат. — Как в книжке. Типа как у Пушкина. Но все равно приятно. Приятно, что тебе приятное сделал, — пояснил он. — Ты ж приятно кончила, а?
— Да, — кивнула Алиса.
Как ни хорошо она говорила по-русски, но правильно обозначать свои чувства словами у нее получалось не всегда.
— Ты вроде пойти куда-то хотела? Начала говорить, а я перебил, — напомнил Марат.
Перед тем как она стала расспрашивать его о странности их отношений, Алиса говорила, что хотела бы сегодня поискать тот дом, в котором ее бабушка жила в Москве. Вообще-то странно было, что она собралась это сделать только сейчас: адрес был ей точно известен еще в Америке, и, скорее всего, дом этот стоял на своем месте до сих пор.
— Петровка и Столешников переулок — это далеко? — спросила Алиса.
— Да вроде бы нет. А что, тряпки хочешь посмотреть? — удивился Марат. — Там магазинов много, но ты же вроде не по этой части.
