мнение. Не думаю, что она была от этого счастлива.
— А вообще, ма… Вообще — она была счастлива, как ты думаешь?
С отцом? — уточнила Ксении. — Да, с моим отцом, с твоим дедом, она была счастлива. Глубоко, глубинно счастлива, так она говорила. Было бы странно не быть счастливой с мужчиной, который так тебя любит. Но, знаешь… — Ксении помедлила. Вид у нее был немного растерянный: ей редко приходилось разговаривать с дочерью на такие темы. Да, можно считать, и вовсе не приходилось. Наверное, нынешний разговор возник только потому, что она была взволнована Алисиным приездом. — Знаешь, дорогая, я думаю, по большому счету, она счастлива не была.
— Почему?
Алиса смотрела на маму пристально, как будто та могла сообщить ей нечто важное. Решающе важное для ее жизни.
— Мне трудно сказать наверняка. Ты же понимаешь, я и она… Невозможно сравнивать. Прежде я думала, она была несчастлива оттого, что не реализовалась в жизни. Ведь сама посуди, из нее, в сущности, ничего не вышло: она с детства мечтала стать актрисой и не стала, любила большой город и почти всю жизнь прожила в глуши… С ее норовом ей нелегко было среди женщин с ранчо, ты ведь и сама понимаешь. Но когда я думаю об этом иначе… Немножко более глубоко, чем я обычно думаю. — Мама растерянно улыбнулась. — Так вот, когда я думаю глубже, то мне кажется, дело не в этом. По-моему, она не переживала из-за своей неудавшейся карьеры. А на соседок с их мнением ей точно было наплевать. Даже когда плевать на это было в ее положении опасно. Она и сама была бесстрашна, и муж дунуть никому не позволял в ее сторону, она ведь тебе, наверное, рассказывала.
— Рассказывала. — Алиса улыбнулась. — Особенно про то, как она рожала тебя.
— Да, это знаменитая история. — Ксении улыбнулась тоже. — Жаль, что после таких волнений я получилась такая вялая.
« — Ну что ты, ма! — воскликнула Алиса.
— Я говорю то, что есть. Я разочаровала ее еще в раннем детстве. Так же, как ты еще в раннем детстве ее очаровала. Она ведь не сказала со мной ни слова по-русски, а тебя учила своему языку, даже, кажется, стихи тебе читала. Это показательно. — Ксении помолчала и вдруг произнесла с глубокой, несдерживаемой страстью: — Все-таки она виновата передо мной! Мама много для меня сделала, это правда, да что там говорить, она просто не дала мне погибнуть… Но все-таки, если бы она была терпимее к моему ничтожеству, моя жизнь могла сложиться иначе. Или если бы папа прожил чуть подольше, — улыбнулась она. — Он любил меня такую, как есть. Он не понимал, как можно относиться иначе к чему- либо в мире.
— Ты говоришь о… О том, что было между тобою и моим отцом? — осторожно спросила Алиса. — Но при чем же здесь бабушка?
— Я говорю о том, что было перед этим. Перед тем, как я сбежала из дому. — Алиса видела, как сильно взволнована мама. Она никогда не видела ее в таком состоянии. Светлые, непонятного цвета глаза Ксении сверкали каким-то очень сильным чувством. — Конечно, я была тусклая, вялая, во мне не было ни ее огня, ни отцовского света. Непонятно, как у них могла получиться такая дочь! Но все-таки и мне нужно было хоть немного понимания… Я помню, как пришла к ней в кухню — она пекла что-то к ужину, хотя вообще-то не любила готовить, — и сказала: «Знаешь, мама, я все-таки решила, что мне правильнее будет сосредоточиться после школы на карьере, а не на семье. С моей внешностью я вряд ли найду такого мужа, чтобы ему стоило посвятить жизнь. А карьеру я, может, и сделаю, если правильно выберу профессию».
— И что она ответила?
Алиса почти не дышала.
— Что ответила? — усмехнулась мама. — Она пожала плечами — так, знаешь, как она до старости умела, с такой невыразимой снисходительностью, и сказала: «Разве такие вещи решают отвлеченным размышлением? Надо жить всей жизнью, она сама даст тебе знак. Может, жестко, но честно. В этом она и состоит, а вовсе не в каком-то призрачном ее результате. Впрочем, — она окинула меня вот этим своим снисходительным взглядом, — у тебя совсем нет чувства жизни. Тебя ничто по ней не ведет». Самое ужасное, что это была правда. Ведь это и до сих пор так, разве я не понимаю? Но теперь мне сорок, и я понимаю это спокойно. А тогда мне было пятнадцать, и мне захотелось утопиться после маминых слов. Но я не утопилась, а просто ушла на вечеринку к Кэтти Уэст и накурилась марихуаны. И решила, что не вернусь домой, и уехала на мотоцикле с каким-то парнем, которого разглядела только в тот момент, когда он уже снимал с меня трусы, да и то не разглядела. Я сидела у него за спиной на мотоцикле и хохотала, и рыдала, и моя ничтожная жизнь была мне совершенно не нужна, и…
— Мамочка, ну не надо! — Алиса совсем забыла про собственные печали, глядя, как дрожат мамины губы и плечи. Она вскочила со стула и обняла ее. — Все это давно прошло, и я выросла ведь вполне нормальной…
— Более чем. — Ксении попыталась улыбнуться, но это ей все же не удалось. — Если бы ты знала, как я боялась тебя рожать! Я была уверена, что с тобой… окажется что-нибудь страшное. И этот позор — то, что я даже не могла вспомнить, кто твой отец, потому что эта колония хиппи… Там никто не помнил таких вещей. Конечно, Джек простой человек, конечно, у него узкий кругозор, и мы с ним не бываем ни в театрах, ни на выставках, а только в ресторанах, да и то потому, что у него к ним профессиональный интерес… Но после того, что я пережила в юности, я схватилась за Джека как за спасательный круг!
— Мамочка, Джек прекрасный человек. — Алиса продолжала гладить ее вздрагивающие плечи. — Он тебя любит и ко мне всегда относился тепло. Разве этого мало?
— Это очень много. — Ксении наконец улыбнулась. — По-моему, он не мешал тебе расти так, как ты хотела.
— Ну конечно!
— А бабушка… Что ж, когда я явилась домой беременная — точнее, меня привезли незнакомые люди, которые подобрали меня на улице, она…
— Что же она сделала тогда?
Алиса придвинула к маме чашку: ей хотелось, чтобы та успокоилась, глотнув горячего кофе. Но порыв, так неожиданно ее охвативший, и без того уже пошел на убыль. Ксении достала из сумки пудреницу и быстро припудрила лицо.
— Она повела себя так, как вела себя всю жизнь. Ее ничем было не сломать. И она сказала мне: «Ксения, брось трусить. У тебя родится нормальный ребенок. Мы с твоим отцом, — а папа уже два года как умер тогда, — сильнее, чем какой-то убогий придурок. Забудь о нем. У тебя родится не просто нормальный, а прекрасный ребенок, он будет похож на нас и будет талантлив и счастлив». И улыбнулась — у нее была такая улыбка, что хотелось взлететь под небеса. И ведь она оказалась права: ты прекрасный ребенок, ты лицом копия дед и характером копия бабушка, ты талантлива… И ты будешь счастлива, моя родная, я уверена.
— Д-да, обязательно… — пробормотала Алиса.
Как только мама успокоилась, все, что терзало ее саму и мучило, всколыхнулось в сердце с прежней болезненной силой.
— Но ты устала. — Мама огляделась с таким испуганным выражением, будто опасалась, что кто-то посторонний мог видеть ее в порыве необычного откровения. — Не буду тебя беспокоить, отдыхай. Я рада, что ты вернулась. Джек передавал тебе привет. Он открывает новый ресторан в Бронксе. А в воскресенье мы тебя ждем к обеду.
Мама уже стояла в дверях, когда Алиса спросила:
— Ма! А все-таки почему ты думаешь, что бабушка не была счастлива?
Ксении задержалась в дверях. Видно было, что говорить об этом ей больше не хочется. Лимит отпущенной ей способности к сильным чувствам был с лихвой исчерпан.
— Мне кажется, — пожала плечами она, — мама кого-то любила в юности. Но потом она сделала что-то непоправимое, что помешало ее любви. И это стало самой большой трагедией ее жизни. Может, это было в России, ведь ее молодость прошла там, и она уехала оттуда навсегда? Не знаю. Во всяком случае, это не прошло для нее бесследно. Но пока был жив папа, ничего такого и предположить было невозможно. Мне кажется, она даже не думала о той своей любви. Дело в том, что мой папа был такой человек — у мамы
