ненужные, неизвестно кем выдуманные правила! — Генри, пожалуйста, скажите, что с Кевином, — сказала Эстер. — Он… здесь?
— Он не здесь, — помолчав, сказал Генри.
— Вы были вместе… там?
„ Язык у нее словно в бревно превратился.
— Да.
— И… что?
— Он уже дома, мисс, — с какой-то странной, словно бы торопливой интонацией сказал Мак- Дуглас.
— Где дома?
— В Техасе. У себя на ранчо.
— Значит, я могу ему написать? — Она так обрадовалась, что Кевин не погиб в Перл-Харборе! У нее словно камень с души свалился. — Ведь вы, конечно, знаете его адрес?
Мак-Дуглас молчал.
— Вы дадите мне его адрес, Генри? — нетерпеливо повторила Эстер.
— Я не знаю, мисс… — наконец медленно проговорил он.
— Не знаете адреса? — удивилась она. — Мне показалось, вы были друзьями.
— Вам не показалось. Мы и сейчас друзья. Но я не уверен, что вы должны писать ему.
— Почему? — прищурилась Эстер. — По-вашему, я недостойна общения с героем?
Мак-Дуглас усмехнулся.
— А как вы узнали меня? — ни с того ни с сего спросил он. — Вы ведь тогда сказали, что меня можно узнать только по рыжей голове. Тогда, на Централ Сквер, помните? Я помню.
— Я тоже это помню. Но, по-моему, цвет волос не главная примета человека. Даже если они так замечательны, как у вас.
— Были так замечательны. Были.
— К чему вы все это говорите, Генри? — тихо сказала Эстер. — Что случилось с Кевином?
— С ним… Я потому и вспомнил про рыжую голову, что вы тогда сказали… Что меня не забудешь из-за волос, а его из-за глаз. Глаз больше нет, мисс. Их выжгло. Там все горело, даже океан. Мы не успели поднять самолеты в воздух. Впрочем, и воздух тоже горел. — Его горло дернулось, дрогнуло правое веко. — Меня контузило, ну, еще были проблемы с ногой, я здесь год провалялся из-за этого, но теперь это уже в порядке. А он… Конечно, хорошо, что он остался жив, но…
— Хорошо, что он остался жив, — перебила Эстер. — Этого достаточно, Генри.
— Для кого? — усмехнулся он. — Для его родителей, конечно, достаточно, он их единственный сын. Но они уже старики, как и мои. Думаю, они встретили его с нелегким сердцем. Все-таки, когда проходит первое счастье от того, что он не погиб, приходится думать о будущем. Я не назвал бы его радостным для Кевина.
— Дайте мне его адрес.
— Вы, конечно, можете написать ему, — закивал Мак-Дуглас. — Раз уж так хотите. Кто-нибудь ему прочитает.
— В этом нет необходимости. Я поеду к нему сама.
Глава 20
Техас не понравился ей так же сразу и так же сильно, как сразу и сильно понравился Нью- Йорк.
Он был слишком просторен со своими пустыми степями, которые казались выжженными даже теперь, в ноябре, когда летняя жара давно спала. Он нагонял уныние, когда Эстер смотрела на него в окно поезда, и просто пугал, когда тянулся за странным сооружением вроде дилижанса, на котором ей пришлось добираться от железной дороги до ранчо Давенпортов. Он был слишком суров в своем однообразии, слишком скуден, чтобы его можно было полюбить.
Дилижанс уехал. Эстер стояла у изгороди, которой был окружен двор. В глубине двора белел двухэтажный дом; она разглядела просторную веранду с балясинами. Ворота, ведущие во двор, были открыты. Она еще из тусклого окошка дилижанса заметила, как со двора выехала телега; наверное, ворота не успели закрыть. Она сделала два шага вперед, остановилась, не зная, можно ли войти просто так или следует позвать кого-нибудь…
И увидела Кевина. Он шел к воротам от стоящего неподалеку сарая — наверное, собираясь их закрыть. Он шел по плотной сухой земле так же, как по перрону нью-йоркского вокзала. Как по аллее Центрального парка. Как утренняя звезда Венера идет по небу вдоль бесконечной линии рассвета.
Он шел, а Эстер смотрела на него и чувствовала, как всю ее заливает изнутри огромное, ничем не удерживаемое счастье. Оно было таким глубоким, таким глубинным, что казалось не каким-то отдельным чувством, а просто частью ее самой. Как сердце.
Глаза Кевина были завязаны широкой черной косынкой. Она только теперь это заметила.
Он дошел до ворот, взялся за створку и вдруг замер. Он молчал, и Эстер не могла произнести ни слова.
— Это… вы? — сказал он.
Она нисколько не удивилась этому вопросу. Да и в его голосе вопросительная интонация была почти неощутима.
— Конечно.
Он молчал, держась за створку ворот. Потом медленно повернулся и пошел через двор обратно к сараю. Плечи его словно опали, и походка стала совсем другая — шаркающая, тяжелая. Но это не имело для Эстер никакого значения. Она понимала, почему это стало с ним так.
Она бросила дорожную сумку на землю и догнала Кевина.
Он стоял в темном дверном провале сарая, из которого душно, по-деревенски пахло сеном. Его рубашка белела в этой мрачной дыре. Ветер перебирал светлые волосы — они не были больше острижены коротко, ведь он уже не был военным.
— Вы зря приехали, мисс Эстер, — сказал он. — Я не хотел, чтобы вы приезжали.
— Неправда, — сказала она. — Вы не умеете врать, мистер Давенпорт.
— И все-таки я прошу вас уехать.
— А я все-таки не уеду.
Он опустил голову и глухо произнес:
— Зачем вы мучаете меня?
Чем же, интересно, я вас так сильно мучаю? — поинтересовалась Эстер. — Вы считаете, я влюбилась в вас за ваши красивые глазки?
Она уже достаточно хорошо говорила по-английски, чтобы эти слова прозвучали точно с такой же насмешкой, с какой они прозвучали бы по-русски. Кевин вздрогнул.
— Это просто жестоко, — сказал он.
— Что жестоко? Влюбиться в вас?
— Но…
Он держался рукою за дверной косяк. Теперь его пальцы сжались так, что костяшки побелели. Эстер подошла к нему вплотную и положила руки ему на плечи.
— Кевин… — сказала она. — Если бы вы знали, как я счастлива, что вы не погибли. То, из-за чего вы переживаете, по сравнению с этим ужасная ерунда. Я люблю вас больше жизни.
Это была правда. Собственная жизнь не казалась ей важнее того, что она чувствовала к нему.
Она коснулась его волос самым краем ладони, как будто боялась повредить ему этим прикосновением. Ей показалось, что она коснулась рукою травы. Не той, жесткой, что остается в ноябре на этой пыльной земле, а той, что ласково пробивается на волю в апрельском Серебряном бору.
Он стоял совершенно неподвижно. Весь он был как натянутая струна.
