Эстер положила голову ему на грудь. Он не шевельнулся. Сердце его билось под ее виском точно так, как тогда в Центральном парке. Только тогда оно билось ровно, а теперь прерывисто. Но это было то же самое сердце.
Кевин медленно поднял руки. Эстер замерла у него на груди.
Он положил руки ей на плечи — осторожно, будто не веря, что это действительно она. Хотя он ведь узнал ее в ту самую минуту, когда она оказалась рядом. И вдруг, постояв так мгновение, он обнял ее таким широким, таким стремительным и сильным объятием, что она ахнула, чуть не задохнувшись в сжатом кольце его рук.
— Если бы ты знала… — Слова срывались с его губ вперемежку с поцелуями. — Я все время думал о тебе, всегда!.. Я знал, что тебя никогда не будет, но не мог запретить себе это. Я думал: все-таки это счастье было — тогда, в парке, — все-таки оно во мне и только вместе со мною умрет…
Эстер не успевала отвечать на его поцелуи и на его слова. Да и не пыталась она отвечать… И только когда он вздрогнул, словно наткнулся на какое-то препятствие, она пристальнее вгляделась в его лицо, перерезанное черной повязкой.
— Что, Кевин? — спросила она. — Что плохое ты подумал?
— Я… Знаешь, ведь я сначала думал, что просто обожжена сетчатка. То есть мне так говорили в госпитале. Когда я еще не двигался и не мог потрогать рукой. Говорили, что глаза такие же, как прежде, только не видят. А потом я понял, что их… вообще нет. Я представляю, как отвратительно это выглядит!
Он вздрогнул. У него в самом деле было живое воображение.
Эстер засмеялась. Ей нелегко дался этот смех, но засмеяться было лучше, чем заплакать.
— Милый мой, милый! — сказала она. — Да разве это важно? Неважно, как выглядят твои глаза, и даже то, что они не видят, тоже неважно. А зато ты не увидишь, как я буду стареть рядом с тобою. Я буду самой счастливой женщиной на свете: мужчина, которого я люблю, не увидит ни одной моей морщины!
Кевин улыбнулся и погладил ее по голове.
— Думаешь, я тебя не вижу? — сказал он. — Я тебя вижу всю. Ты необыкновенная красавица и всегда ею будешь. Но, Эстер…
— Что?
— Я думаю, тебе не надо… относиться к этому так серьезно.
— К чему мне не надо серьезно относиться? — не поняла она.
— К тому, что… у нас с тобой может получиться. То есть ты приезжай, конечно, — торопливо проговорил он. — Каждый раз, когда тебе захочется, ты приезжай ко мне. Но ведь все здесь… Это все совсем не для тебя. Ты актриса, тебе надо жить в большом городе. А я чувствую себя хоть сколько-нибудь… В общем, я могу жить только здесь. Ну что я стал бы делать в Нью-Йорке? — В его голосе прозвучало отчаяние. — Клеить картонные коробки в артели для инвалидов?
— Брось, Кевин. — Эстер поцеловала его в побледневшую щеку. — Не каждая смазливая дамочка, которая поет в ресторане, может считаться актрисой. Во всяком случае, делать трагедию из моего отъезда из Нью-Йорка точно не стоит. А как у вас тут положено, скоро ли мы с тобой сможем пожениться?
Пожениться оказалось даже проще, чем предполагала Эстер. Кевин объяснил, что, если бы его семья принадлежала к католической церкви, все было бы сложнее: прежде чем креститься перед венчанием, Эстер следовало бы пройти катехизацию, то есть сдать что-то вроде экзамена на знание Священного Писания. С крещением в протестантскую веру хлопот было гораздо меньше.
— Но, может быть, ты вообще не хочешь креститься? — спохватился он, объяснив ей все это. — Ведь вера твоих родителей совсем другая. В таком случае, я…
— Ерунда, — махнула рукой она. — То, во что верили мои родители, вообще не имеет отношения к Богу. Протестантство так протестантство. Не обижайся, но мне все равно, в какую церковь ходить по праздникам.
«Скорее всего, я не буду ходить ни в какую», — подумала она.
Во всяком случае, ни в день своего крещения, ни в утро венчания Эстер не испытывала в связи с посещением церкви ни малейшего трепета. Да и Кевин, она видела, хотя и был взволнован очень сильно, но волнение это происходило лишь от ее присутствия, а не от того, что им предстоял некий обряд. Всю неделю, которую она провела в его доме от своего приезда до венчания, он был взволнован точно так же. Даже изумление родителей, которые потеряли дар речи, узнав, что свалившаяся как снег на голову красавица — это его невеста и свадьба состоится немедленно, не отвлекло его от Эстер ни на минуту. Он держал ее за руку даже ночью, во сне, в те редкие мгновения, когда она не лежала у него на груди.
Протестантская церковь выглядела так просто, что вообще не напоминала храм. Подойдя к ее двери, Эстер увидела, что она к тому же почти пуста: людей на венчание собралось немного — несколько соседей с ближайших ранчо да немногочисленные родственники Давенпортов.
Пастор уже ожидал у алтаря. Эстер и Кевин вошли в церковь.
Эстер смотрела на вырезанное из темного дерева распятие над алтарем, на тусклые трубы органа… Она думала, что сегодняшний день взволнует ее так же мало, как взволновало крещение — тоже очень простой, без особенной торжественности обряд. Но то, что начало происходить с нею, когда пастор произнес первые слова, обратился к ней с вопросом, на который она машинально ответила «да», потому что, конечно, выходила замуж по доброй воле… Все изменилось в этом небольшом помещении — все изменилось в ней самой, хотя она не понимала, почему это вдруг случилось.
Солнце взглянуло в узкие окна церкви. Пылинки заплясали в его слабых лучах. Эстер почувствовала, что задыхается. Что-то огромное переполняло ее вне происходящего, независимо от происходящего… Или все-таки зависимо?..
Бог стоял перед нею во всем величии своей суровой славы. Она чувствовала его присутствие так же, как, она знала, чувствовал его Моисей, стоя на вершине неведомой горы.
«Господи, — без слов сказала она. — Спаси Игната от смерти! Помоги ему на войне, перенеси его через наши реки, по воде яко посуху. Пусть он будет жив!»
Ей не пришло в голову просить Бога о счастье. Он не для того явился пред нею в этот миг, чтобы она стала просить его о чем-то для себя.
— … в горе и в радости, в нужде и в богатстве, пока смерть не разлучит вас.
Эстер почувствовала, как тревожно вздрогнул рядом с нею Кевин.
«Прощай, Игнат! — точно так же, без слов, сказала она. — Это было в последний раз».
Она взяла Кевина за руку. Может, так было не положено по обряду, но это не имело для нее значения. Она сжала его пальцы и почувствовала, как волна счастья заливает ее изнутри до самого горла.
— Отныне вы муж и жена, — сказал пастор.
Эстер повернулась к Кевину.
— Я люблю тебя, — сказала она. — И буду любить тебя всегда.
Эстер проснулась на рассвете от того, что ее живот наполнился болью.
Она уже привыкла к обитаемости своего живота, к тому, что ребенок то и дело шевелится в ней, толкается и даже, ей казалось, фыркает. Она привыкла к этому не сразу, потому что была уже далеко не в том возрасте, когда ко всему, что с тобой происходит, привыкаешь без затруднений.
Но к тому, что происходило с ней теперь, привыкать было и не нужно, это она сразу поняла.
— Кевин?..
Он проснулся мгновенно.
— Тебе плохо? — спросил он тревожно. — Что с тобой, Эстер?
— Кажется… Мне кажется, я рожаю, — растерянно сказала она.
Он резко сел на кровати.
— Ты чувствуешь, что схватки начались?
— Не схватки! Роды начались, Кевин! — воскликнула она сквозь слезы. — Но как же это?.. Еще ведь не время и… И почему же я не почувствовала заранее?!
Простыня под ней была мокрой. Ребенок рвался из нее, выкручивался из нее, как какой-то слишком большой угловатый предмет. Она вскрикнула. Кевин успел уже одеться — когда он успел?
