— Ты не бойся, — сказал он. — Чего тебе бояться, моя родная? Ведь у тебя здоровье крепче, чем у двадцатилетней девчонки. Помнишь, врач говорил?
Она задыхалась от разрывающей ее боли, но когда он это сказал, ей показалось, что боль все-таки стала меньше. Хотя этого, конечно, не могло быть, она ведь в самом деле рожала.
— Но врач ведь не успеет, Кевин, — всхлипнула Эстер. — Что же делать?
— Ничего страшного. Мы обойдемся без врача.
— Ну да. — Эстер улыбнулась сквозь слезы. — Когда Звездочка рожала, ты же справился сам!
— Вот именно. — Он положил руки ей на живот, и боль утихла совсем. — А Звездочка ведь у нас старая кобылка, не то что ты.
— Я тоже старая кобылка… — пробормотала Эстер.
Но тут же ей стало не до размышлений о собственном возрасте. Она почувствовала, как ребенок снова рванулся из ее тела.
— Кевин! — воскликнула она. — Держи меня за руку, пожалуйста! Или не за руку… Просто держи меня, помоги мне!
Вообще об этом не думай. — Его голос прозвучал так, что успокоился бы смерч. — Я тебе помогу. Все будет хорошо.
Сказать, что все происходящее с нею хорошо, Эстер все-таки не решилась бы. Она металась на сбившейся постели, ноги скользили по простыне, она не могла толком упереться в эту неподходящую поверхность… Кевин гладил то ее живот, то колени, она тужилась, выталкивая из себя ребенка… Ей казалось, это будет длиться вечно!
И вдруг она услышала внутри себя какой-то странный хлюпающий звук. Что-то выкатилось из нее, выкатилось легко, плавно, как яйцо из курицы. Ей стало смешно оттого, что она подумала про себя как про курицу, и она засмеялась.
— Ну вот, — сказал Кевин, — зря ты боялась. Ты родила, любимая моя! Ты родила мне дочку!
— О-ох… — выдохнула она. — Как же я перепугалась! — И встревоженно спросила: — А почему она молчит? С ней что-то не так?
Она попыталась приподняться, чтобы разглядеть ребенка, которого Кевин держал у нее между ног.
— С ней все в порядке, — сказал он. — Просто у нее, наверное, будет робкий характер.
Эстер засмеялась снова и сразу почувствовала, что из глаз у нее хлынули слезы.
— В кого же у нее может быть робкий характер? — сквозь этот смех и эти слезы спросила она.
— Сейчас я перережу пуповину и займусь ею, — сказал Кевин. — А ты полежи спокойно. Еще ведь не все кончилось.
Он завернул ребенка в простыню, положил на широкий стол, стоящий в углу спальни, и вернулся к Эстер. Она не удивлялась тому, как точно и правильно он все это делает. За столько лет жизни с ним она привыкла, что в кромешной темноте, в которой он живет, Кевин делает все вернее и лучше, чем она в своей зрячести.
Да он и не жил во тьме. От его рук исходили свет и чудо, и к этому она тоже почти привыкла.
— Обними-ка меня за шею, — сказал он. — Я на минутку положу тебя на пол и перестелю постель. Вода греется. Потом я обмою малышку.
— Ох, Кевин! — улыбнулась Эстер. — А я ведь даже не думала, что это произойдет так… просто.
— Но это же хорошо, что ты родила. Что хорошо, то всегда происходит просто.
— Хорошо, что ты этого не видел, — пробормотала Эстер, оглядывая свои залитые кровью ноги. Восход летом был ранний, поэтому, хотя Кевин не зажигал свет, она уже могла их разглядеть. — Неприглядное, скажу тебе, зрелище! Ты, наверное, не захотел бы меня больше никогда, если бы увидел, на что я похожа.
— Вряд ли, — улыбнулся он. — Мне трудно представить, чтобы я тебя не захотел.
Девочка наконец закричала, вернее, запищала, тоненько и в самом деле робко.
— Дай же ее мне! — попросила Эстер. — Я ведь ее еще даже не видела.
Кевин взял ребенка и положил рядом с нею на кровать. Глаза у девочки были закрыты, красное сморщенное личико складывалось в короткие гримаски. Эстер смотрела на нее с недоумением.
— Как ты ее назовешь?
Кевин пришел из кухни. В руках у него был чан с теплой водой.
— А как ты хочешь?
— Но это же ты ее родила. — Он развернул малышку и стал осторожно обмывать ее, держа на руке над чаном. Она висела у него на руке покорно и как-то вяло. — Назови, как тебе нравится.
— Давай назовем ее Ксенией, — вздохнув, сказала Эстер. — Пусть будет счастлива.
— Ксении? Красиво. Это русское имя?
— Да.
— Ты сделала меня счастливым. — Он наклонился над кроватью и прижался щекой к ее щеке. Его голос дрогнул, впервые за все это время. — Каждый день моей жизни, и сегодня снова… Поспи немного. Молоко у тебя еще не прибыло. Я побуду с ребенком.
«Может, это просто от того, что она родилась так неожиданно? — растерянно подумала Эстер. — Может, я просто не успела это осознать, а потом стану относиться к ней… иначе?»
Она проводила взглядом Кевина, который, нежно прижимая к себе девочку, уносил ее из спальни, и, вздохнув, закрыла глаза.
Эстер проснулась от доносящихся с улицы голосов.
«Уже утро? — мелькнуло у нее в голове. — Или вечер? Я, наверное, сутки проспала! А ребенок?»
Она приподнялась на постели. Голова сразу закружилась, она снова упала на подушку. Но тут голоса стали громче, и она расслышала, о чем говорят за окном.
— Ты пьян, Преснелл. — Это был голос Кевина. — Иди проспись, и я забуду, что ты тут плел.
— А я не для того сюда пришел, чтоб ты забыл это, Давенпорт!
Язык у Рэя Преснелла, здоровенного детины с соседнего ранчо, в самом деле заплетался, но при этом все же было понятно, что он не просто несет что-то спьяну, а говорит вполне осмысленно. Эстер села на кровати, поморщилась от боли, которая сразу заворочалась у нее в животе, и потихоньку спустила ноги на пол.
— Мне плевать, для чего ты пришел! — Голос у Кевина сделался стальным. — Убирайся к черту, пока я еще позволяю тебе это сделать.
— Если б ты был зрячий, я бы сказал, чтоб ты протер глаза! — заревел Преснелл. — У тебя под боком живет шпионка, а ты не замечаешь!
— Ты слишком долго пьянствуешь, Рэй, — усмехнулся Кевин. — Времена, когда в каждом русском видели коммуниста, давно прошли.
Эстер прошла через просторную гостиную, вышла в прихожую и остановилась, прежде чем шагнуть на веранду, где стоял Кевин. У нее снова закружилась голова, иначе она, конечно, не помедлила бы.
О чем говорит придурок-сосед, было ей понятно. Соседи вообще не любили ее и, она знала, охотно сплетничали у нее за спиной. Но одно дело, когда эти сплетни вертелись вокруг ее излишней, на их взгляд, заносчивости, и совсем другое, когда они приобретали мрачноватый характер.
Несмотря на союзничество России и Америки во время Второй мировой, после войны любому русскому легко было оказаться здесь, в Америке, под подозрением. Эстер знала из писем, которые время от времени присылала ей из Голливуда Анна Стен, что, например, режиссер Борис Мороз сидит в тюрьме за шпионаж в пользу СССР…
Но услышать подобные бредни в свой адрес, да еще в техасской глуши, Эстер пришлось впервые! Или просто муж не рассказывал ей о них?
— Позови ее, Давенпорт, позови, и пусть она ответит, прямо глядя мне в глаза: неужели она не отсылает на свою бывшую родину каких-нибудь секретных писем? Зачем она ездила в Нью-Йорк три раза подряд за последние полгода? Скажешь, пошляться по театрам?
