— Полин, но у меня-то деньги как раз есть, — сказал Георгий. — Я же два года маклером работал, а это довольно прибыльная деятельность, у меня даже после того как я квартиру эту купил, ещё все-таки деньги остались. Уж на смальту-то наверняка хватит.
— Да ну тебя! — рассердилась Полина. — Какой выискался Рябушинский-спонсор! Я вчера с Глюком договорилась, она одного товарища знает, у которого по вечерам в офисе можно за компьютером сидеть. Так что я картинки к ужастикам порисую и на смальту в ноль секунд заработаю. А ты себе лучше бы одежду купил, а то на локте у тебя дыра, а зашивать, учти, некому, потому что я ничего такого не умею.
— Да есть у меня одежда, не голый же я ходил, — сказал Георгий. — Надо только в Чертаново съездить, привезти…
— Хочешь, я привезу? — предложила Полина.
— Что я, совсем уже? — поморщился он. — Сам съезжу. Все равно надо загранпаспорт там взять или военный билет. А то у меня же никаких документов нету, выйду на улицу, менты начнут цепляться.
— Ой! — наверное, по ассоциации с «выйду», вспомнила Полина. — Я же маме обещала, что сегодня к Еве съезжу! Это моя сестра, — объяснила она. — Ее опять в больницу положили, потому что ей через полтора месяца рожать. Тройню рожать будет, представляешь? — засмеялась она.
— Ого! — удивился Георгий. — Нет, не представляю. Даже странно как-то, что такое бывает.
— Да у нас вечно все так, как не бывает, — махнула рукой Полина. — У всех Гриневых. Юрка, например, нормальный врач, то есть, вернее, ненормальный, потому что сутками на работе, а если где землетрясение или какая горячая точка, то он сразу туда, как будто ему там медом намазано. Ну вот, и вдруг он берет и женится на телезвезде, а у них ведь, у звезд, все в жизни совсем по-другому! Бывает так, по- твоему?
— Но есть же, — сказал Георгий.
— Вот именно, что не бывает, а есть, — кивнула Полина. — Ева вообще своего мужа в школе учила, и ему двадцать лет, а ей самой уже тридцать пять. Так, по-твоему, тоже бывает? А когда рожать собралась, то пожалуйста — тройню! И я даже не удивлюсь, если все трое к тому же окажутся девчонки.
— А почему этому надо удивляться? — удивился Георгий.
— Потому что это уж будет полная глупость, — объяснила она. — Столько мучиться, чтобы родить девчонок, это глупость и больше ничего.
— Оригинальная теория, — засмеялся он.
— Ничего не оригинальная, а очень даже реальная, — фыркнула Полина. — Что они потом будут делать, девчонки эти? Мужчинам в рот смотреть и ждать, пока те на них обратят снисходительный взор? Ладно, это неинтересно, — поморщилась она. — Ты сегодня что собираешься делать?
— Да ничего, — пожал плечами Георгий. — Почитаю, наверное, здесь книжек по кино много. Ты же уходишь?
— Так ведь я обещала…
— Ну вот, буду сидеть и ждать, пока ты вернешься и обратишь на меня снисходительный взор, — сказал он. — Я же не девчонка, мне можно.
— Ты хоть плов доешь, — вздохнула Полина. — По-моему, ты за завтраком все-таки не наелся… Очень уж ты огромный!
— Я выйду, куплю что-нибудь, — сказал Георгий. — И, кстати, микроволновку тоже куплю. Я в ней раньше все готовил, это легко.
— Документов ведь нету у тебя, а вдруг тебя менты заберут? — напомнила она. — Сиди уж лучше дома.
— Я им не дамся, — улыбнулся он. — Может, пока что камешков ещё наколотить?
— Давай, — засмеялась Полина. — Надо же, как мне повезло — дармовая сила, да ещё какая! Надо молоток настоящий купить, здоровенный такой, ты тогда вообще мозаичистом заделаешься.
— Приходи скорее, — сказал Георгий. — Будут тебе камешки.
«Почему он так сказал? — думала Полина, выходя из метро у Покровских ворот, рядом с Евиной больницей. — Снисходительный взор… И правда, что ли, ему надо, чтобы я поскорее пришла?»
При этом она с удивлением и с каким-то даже недоверием к себе чувствовала, что самой ей только этого и надо. Поскорее вернуться домой, увидеть, как он сидит на табуретке в кухне, такой неправдоподобно большой, и отбивает молотком мраморные камешки. Или не отбивает, и не сидит, и вообще все равно, что он делает — только бы был опять такой почти веселый, как сегодня с утра, и не было бы этого темного дыма у него в глазах, как ночью…
Теперь, когда самой ей уже не надо было казаться веселой, ехидной, деловитой, смешной, когда никакой не надо было казаться, чтобы его растормошить, — Полина чувствовала, что сердце у неё снова схватывается такой же сильной болью, какой оно схватилось от его ночного рассказа. Она только об этом и думала все время — о страшной тяжести, которая лежит у него на сердце и никуда не уходит, просто не может уйти, и как он выдерживает это, и сколько сможет выдерживать?..
Но сквозь эти мысли время от времени пробивались, брезжили другие — не мысли даже, а что-то смутное, неясное и тревожное. Как он обнял её ночью, и поцеловал в макушку, и сказал: «Я бы тебя на руках носил…»
Ей было страшно грустно оттого, что утром он ничего такого больше не говорил и даже не вспоминал обо всем этом, как будто этого и не было.
«Ну, что ж теперь? — думала Полина, скользя по ледяной дорожке на Маросейке. — Это у него, значит, просто временная слабость была, а так-то он не слабый, вот все и прошло».
Ей было так жалко, что это прошло! Но что же она могла поделать?
Глава 11
Выставка называлась «Пространство лошади», хотя вообще-то первого февраля начинался год Крысы. Но крыса почему-то никого не вдохновляла, а лошадь очень даже вдохновляла, вот и решили не обращать внимания на восточный календарь. Подготовили акцию быстро, сделали все, можно сказать, из подручных материалов, потому что надо было ковать железо, пока горячо. Вскоре ожидалась целая волна вернисажей, и Глюковой тусовке вряд ли отдали бы на неделю помещение в таком дорогостоящем месте, как Первый Казачий переулок близ Полянки.
До открытия оставалось два дня; шли последние приготовления. В пяти просторных комнатах галереи размещалось штук двадцать инсталляций. Их авторы, в числе которых была и Полина, задерживались в галерее допоздна. Народ подобрался разношерстный и довольно веселый, к тому же то и дело возникали какие-то посторонние личности, и тоже нескучные. То забрел паренек в шотландской клетчатой юбке, с шотландской же волынкой, и целый вечер развлекал художников заунывной музыкой, то появилась парочка мимов неясного пола и продемонстрировала такую потрясающую эротическую пантомиму «с лошадиным уклоном», что Глюк заявила: «Марсель Марсо отдыхает!» — и тут же пригласила их выступить на открытии.
— Сегодня ещё одна дама придет, — сообщил Полине Лешка Оганезов, когда часов в пять она появилась в галерее. — Тебе интересно будет. Она якутские песни собирается петь, а ты ж на Якутию, я слышал, плотно подсела.
Конечно, ей сразу стало интересно!
— А она кто такая? — спросила Полина. — Откуда взялась?
— Из Якутии, наверно, откуда еще, — пожал плечами Лешик. — Артистка вроде или, может, вообще шаманка, я не вникал.
Якутка, появившаяся в галерее часам к семи вечера, внешне совсем не напоминала шаманку. Она была немолодая, полная и элегантная, умело подкрашенная, в шикарной шубе в пол. Полине показалось,
