что шуба соболья, но вообще-то она не разбиралась в таких вещах.
Когда дама сняла шубу, под ней обнаружилось длинное черное платье и огромное количество тяжелых серебряных украшений — ожерелье, пояс, ещё куча каких-то мощных висюлек.
— Вам не тяжело? — с удивлением спросила Полина.
Впрочем, она и сама не отказалась бы поносить все это, хотя вообще-то была совершенно равнодушна к безделушкам. Но к этим украшениям как-то и не подходило такое легкомысленное название. Они были такие блестящие и тусклые одновременно, такие явно старинные, что от них, казалось, так и исходила магнетическая сила.
— Не тяжело, — улыбнулась дама. — Это наша традиция. Якутская женщина раньше носила на себе до тридцати килограммов серебра, так что у меня генетическая память работает.
Оказалось, что пришла эта дама по имени Антонина не просто так, а потому что хотела попросить, чтобы художники взяли в свою компанию её внука, который в этом году поступил в Суриковский институт, но, конечно, в Москве никого не знает, а мальчик он талантливый, современный, очень вашу компанию уважает, много про неё слышал, ну, и так далее.
За то, чтобы Глюк взяла талантливого внучка под свое концептуальное крылышко, бабушка пообещала спеть на открытии выставки. Оказалось, что хоть сама она и не шаманка, а в самом деле актриса Якутского национального театра, но шаманками были все её предки по женской линии, а песни, которые она будет петь, пользуются бешеным успехом в Европе и уже записаны на диск, который она с удовольствием подарит всей честной компании.
— Вы его лучше Полинке подарите, — сказала Дашка. — Она во всяких якутских штучках, по-моему, уже не хуже вас разбирается.
— Да ну тебя, Глюк, — махнула рукой Полина. — Ни в чем я так уж особенно не разбираюсь. Я просто очень якутским эпосом заинтересовалась, — объяснила она Антонине.
Та обрадовалась так, словно Полина сделала лично ей большой подарок.
— Неужели? — воскликнула она. — Ах, девочка, какая умница! Прекрасные у нас олонхо, правда ведь?
Они немного поболтали про олонхо, притом не менее увлеченно, чем про серебряные украшения, но потом Антонина взглянула на часы и спросила:
— Так что же вам спеть?
— Про лошадей у вас есть? — поинтересовалась Глюк. — А то у нас, знаете, акция тематическая.
— Есть, — кивнула Антонина. — Лошадь для якута — существо почти магическое.
Неизвестно, про лошадей ли она пела — кто бы это понял? — но каждый звук её песни так и дышал мощным магнетизмом, это точно.
Она встала посередине зала и начала петь — без всякого музыкального сопровождения, а- капелла. Впрочем, трудно было представить инструмент, который мог бы сопровождать такое пение…
Сначала Антонина пела тихо, почти неслышно, но с каждой следующей нотой звук нарастал, вихрился, наливался силой, метался, успокаивался, вновь взлетал под какие-то неведомые небеса — наверное, под те самые, восьмислойные, огненно-белые…
Полина сидела на полу, открыв рот, и чувствовала, что голова у неё кружится в ритме этих звуков, а сознание не то что отключается, но словно бы подчиняется им, следует по той дороге, на которую властно зовет Антонинин голос.
— О-ох!.. — пробормотала Полина, когда певица замолчала. — Ну и ну! Это у вас все так поют? — уточнила она.
— Конечно, не все, — пожала плечами Антонина — как показалось, обиженно.
— Извините, — спохватилась Полина, — я совсем не хотела вас обидеть, просто…
— Мама нисколько не обиделась, — услышала она у себя за спиной и быстро обернулась. — Таких, как она, во всем мире больше нет, и она это прекрасно знает. На что же ей обижаться?
Мужчина, произнесший эти слова, вошел в зал незаметно. То ли походка у него была такая бесшумная, то ли просто Полина заслушалась пением.
— Платон! — обрадованно произнесла Антонина и представила вошедшего: — А это мой сын, Платон Федотович.
— То бабушка, то сын! — фыркнула Глюк. — Когда же сам мальчиш-то явится?
— Федя у нас ранимый, — объяснила Антонина.
— А мы тут что, из пушек палим? — удивилась Глюк. — Кто его тут ранить собирается?
— Он завтра обязательно придет, — пообещала Антонина, как будто кто-то умолял её прислать ранимого мальчика поскорее. — Платончик, я зря беспокоилась, — обратилась она к сыну. — Прекрасные ребята, Феденьке с ними будет хорошо. А эта рыженькая девочка вообще якутским эпосом увлекается! Представляешь, какая прелесть?
— Это вы прелесть? — Платон обратил взгляд на Полину.
— Скорее, якутский эпос, — хмыкнула она.
Ей почему-то стало не по себе под внимательным взглядом его раскосых глаз. Его лицо — широкое, словно из камня, высеченное и вместе с тем какое-то мускулистое — казалось непроницаемым, а черное кашемировое пальто придавало ему сходство с каменной статуей.
«С богатырем, — вдруг вспомнила Полина. — У которого лик грозен и нрав крутой!»
И как только она об этом подумала, Платон Федотович немедленно её заинтересовал. Все-таки якутский эпос оказывал на неё просто-таки мистическое воздействие. Все, что попадало в его поле, тут же начинало будоражить её воображение!
— Первый раз вижу девушку, которая увлекалась бы олонхо, — сказал Платон Федотович. — Да ещё московскую, да ещё такую молоденькую. Вы меня просто заинтриговали.
По интонациям его голоса — вернее, по полному отсутствию интонаций — так же трудно было поверить, чтобы его что-то могло заинтриговать, как и по его мускулисто-каменному лицу. Но, наверное, именно такое сочетание непроницаемости вида с живостью слов и составляло его особенный, тяжеловатый шарм. В том, что шарм имеется, сомневаться не приходилось. Даже Полина, не слишком разбиравшаяся в мужском шарме, сразу его почувствовала.
— Я бы мог рассказать вам много интересного, — сказал Платон Федотович, по-прежнему глядя на Полину этим непроницаемым взглядом. — Я когда-то тоже увлекался такими вещами. Потом, правда, занялся вещами более практическими, но интерес остался. Если хотите, мы можем продолжить этот разговор. Ближайшие два часа у меня свободны, — не меняя интонаций, предложил он и обернулся к Антонине. — Мама, ты все тут кончила?
— Тут — да, но у меня ещё одна встреча.
— Мы же собирались пообедать, — сказал он.
— Ну, Платончик, обедай без меня, — пожала плечами Антонина. — Я встречаюсь в «Национале» с немецким продюсером, это важнее.
— Крутые, как яйца, — тихо хихикнула Глюк прямо Полине в ухо. — Это чтоб мы ихнего мальчика не обижали! Пускай бы лучше фуршет забашляли, чем задаром понтоваться.
— Ты съезди вот с Полиночкой, — сказала Антонина. — Про олонхо поговорите, про выставку эту…
— Про ранимого мальчика, — подсказала Глюк и незаметно ткнула Полину локтем в бок: не вздумай, мол, отказаться!
— Вы составите мне компанию? — спросил Платон.
— Смотря для чего, — откликнулась Полина, так же незаметно отпихивая Глюков локоть.
Еще не хватало прилагать какие-то сомнительные усилия для оплаты фуршетной жратвы!
— Для обеда, — спокойно ответил он. — Для разговора.
— Смотря где, — тем же нахальным тоном заявила Полина.
Может, он её на съемную квартиру приглашает, кто их знает, этих якутских богатырей!
— Место пристойное, — невозмутимо заметил он. — Интим там не предлагают.
— Платон, как ты разговариваешь! — воскликнула Антонина. — Приличная девочка, сразу видно, а
