— Ты просто взгляни на меня другим взглядом, — не отвечая, попросил он. — И сразу поймешь, что заблуждаешься на мой счет.
— Да зачем же я буду на тебя каким-то другим взглядом глядеть? — пожала плечами Полина. — Я уже и прежним все прекрасно разглядела.
Она наколола на вилку белых короля и королеву и отправила их в рот.
— А может быть, не все? — Он смотрел на неё так, словно от каждого её слова зависела его жизнь. — Может быть, даже совсем не то ты во мне видела, что есть на самом деле?
— Может быть, — не стала спорить она, отковыривая от пиццы белую клеточку.
— Полина, я без тебя, как… Без тебя у меня нет сил жить, — сказал он.
— Это, по крайней мере, честно, — кивнула Полина. — Ну так подключайся к розетке, если тебе энергии не хватает, а меня…
И тут она замолчала, и не только замолчала, а замерла, словно помертвела — так, что даже вилка выпала из её руки.
Игорь встрепенулся — наверное, решил, что сумел убедить её сделать то, чего он так сильно хотел. Если он вообще мог чего-нибудь сильно хотеть.
Но ей было уже не до Игоря с его хотением, точно так же, как не до шахматной пиццы. До неё словно только сейчас дошли слова «взгляни другим взглядом», и эти слова относились совсем не и Игорю…
— Ты что? — удивленно спросил он, глядя, как Полина медленно встает из-за стола.
Упал за её спиною стул. Бармен настороженно уставился из-за стойки в углу на рыжую девицу, которая, видно же, неизвестно что может вытворить в любой момент.
— Ничего… — пробормотала она. — Конечно — другим взглядом… Что есть на самом деле…
Не глядя больше на Игоря, Полина пошла к выходу, машинально взяв свою расшитую дубленку, которую наблюдавший за нею официант быстро снял с вешалки и подал ей.
Конечно, дело было совсем не в Игоре. Она не кривила душой, когда сказала ему, что просто забыла о его существовании. И ничто в ней не всколыхнулось, когда она его увидела. Ни радость, ни боль, ни хотя бы удивление: сколько, мол, времени прошло, а он все тот же, неизменный, как его бритая голова в ничего не значащих шишках. Да и не так уж много времени прошло.
Но все-таки, когда Полина стремительно шла, словно убегая от кого-то, по Малой Ордынке к метро, то думала она об Игоре — о том, что связывало её с ним… Точнее, о том, что она сама себе о нем выдумала.
«А ведь с ним очень много всего было, — лихорадочно, в такт быстрым своим шагам, думала Полина. — С ним ведь действительно что-то было! Жила я с ним целый год, спала, ела, вон, он и сейчас говорит, что я его единственная девушка, и он ведь правда так думает. И все равно — все я себе про него выдумала! В действительности все не так, как на самом деле…»
Тот «другой взгляд», который возник где-то внутри её головы, как опухоль, и теперь разъедал мозг и душу, — все в ней перевернул так мгновенно, как будто кто-то ударил её по голове железной палкой. И она понимала, что ничего с этим теперь не поделаешь, потому что это честный взгляд, такой же единственно правильный, как точка, в которой невнятные подковы и лески складываются во внятную фигуру лошади.
И в пронзительном ракурсе этого единственного честного взгляда Полина видела теперь то, что все время после появления Георгия в гарсоньерке и в её жизни она видеть не хотела.
Все, что, как ей казалось, привязывало его к ней, позволяло на что-то надеяться, — все это было такой же её выдумкой, как когда-то были выдумкой прямые чувства, которые она неизвестно отчего приписала Игорю и из-за которых шепнула, прижавшись к его плечу: «Ты мой хороший…»
Даже ещё большей выдумкой все это было, потому что, и правда, с Игорем её связывало хоть что- то реальное.
А с Георгием её уж точно связывали только собственные фантазии. Теперь Полина понимала это совершенно отчетливо, потому что, легко обманывая других, себя она обманывать не привыкла.
«Да разве он ко мне как-то особенно относился? — думала она, спускаясь в метро. — Ну, рассказывал, что с ним было. Так ведь как в себе такое держать, а тут я под руку подвернулась. За руку держал, в голову дышал — ну, плохо ему стало, и было из-за чего, а тут живое существо рядом, все легче… Кто бы не схватился за руку, да любой схватился бы, я и сама, может, кого угодно за руку схватила бы, если б со мной такое!»
Она видела Георгия перед собою так ясно, как будто он стоял рядом в вагоне метро и как будто слезы не застилали ей глаза. И, видя его как наяву, с беспощадной ясностью, Полина понимала: не бывает, чтобы такой вот мужчина — двухметровый, с саженными плечами, с профилем как на римской монете, такой мужчина, на которого мгновенно западают красавицы вроде той склифовской медсестры, а другие красавицы и вовсе из окна бросаются, — вдруг стал бы испытывать что-то большее, чем обычное человеческое расположение, к такой неказистой девчонке, как она…
Полина и себя ведь ясно видела в темном стекле мчащегося под землей вагона. И ничего хорошего в своем отражении не находила.
«Знала же, все всегда я про себя знала! — с тоской размышляла она. — И с чего вдруг что-то другое выдумала? Ни рожи ни кожи, и какая разница, что там у меня внутри, кому все это интересно? Уж точно, что не мужчинам. Оно им надо? Не девочка, а огонек… Именно что огонек — прикурить и забыть».
Эти слова про огонек, услышанные сто лет назад от пьяных художников и постоянно подтверждавшиеся всей её жизнью, всплыли в памяти очень кстати. И Георгий ведь повторил их почти слово в слово…
Она вошла в подъезд, открыла дверь квартиры, прошла на кухню и, не раздеваясь, села на табуретку.
Смешные капустные цветы стояли посередине стола в бабушкиной кобальтовой вазе.
«Ну, подарил цветы. — Полина почти вслух все это проговаривала, и тем убедительнее звучали для неё эти безжалостные слова. — Всякий приличный человек подарил бы. Да и вообще всякий подарил бы — хоть, например, Платон Федотович. Так ведь Платону Федотовичу я на шею не бросилась от такой великой радости. Я, правда, и Егору не бросилась… Но хотелось. Только этого и хотелось».
Она вспомнила, как ей хотелось стать такой маленькой, чтобы сидеть у Георгия под курткой вместе с капустными цветами, и слезы снова брызнули у неё из глаз. Никогда в жизни Полина столько не плакала! Да она, кажется, и вообще никогда не плакала. Ну, может, раз какой-нибудь, когда Юра в Чечню уезжал.
Она вспомнила, какие глаза были у Георгия, когда они сидели за столом в вечер его отъезда. Спокойные были глаза, холодновато-серые, а она-то уже черт-те что себе выдумала: вроде бы ему неприятны эти дурацкие Платоновы подарки… Да ему до них и дела не было! Поел, надел куртку, вышел из дому, сел в машину и уехал, и даже не сказал, куда. И правильно сделал, и ей бы тоже…
Тут её мысли, после часовых почти усилий, наконец стали хотя бы относительно спокойными.
«Между прочим, уехать и правда не помешало бы, — подумала Полина. — Вернется же он когда- нибудь, и куда мне тогда деваться? Опять на кухне спать да ждать, не придет ли? А что, и дождалась бы. Парень-то он, видно, душевный, может, и пожалел бы девочку, побаловал бы сексом. Да и трудно ему, что ли, у него таких девочек… И было, и будет, только свистни».
От того, что мысли её зацепились за какую-то внятную цель, Полине стало как будто полегче. Кстати, она вдруг обнаружила, что сумки на колесиках при ней нет. Она даже в прихожую вышла, даже на лестницу выглянула — сумки не было ни в прихожей, ни за дверью. Значит, забыла в шахматном клубе, и теперь фиг её найдешь вместе с лошадью, не Игорь же принесет!
Полина тут же рассердилась на свою бестолковость, а когда она сердилась на себя, это всегда оказывало на неё отрезвляющее воздействие.
«Поеду, и правда, в Якутию, — подумала она. — Хотела же… Чем черт не шутит, может, в самом деле что-нибудь выйдет с мозаикой. А нет, так хоть край света посмотрю».
Никаких препятствий к поездке на край света у неё не было, и билет лежал в подарочном мешочке
