Глава 2
Мадам Бувье появилась на третий день Георгиева пребывания в Камарге, и появилась в ту минуту, когда он её совершенно не ожидал.
По утрам он купался в заводи, ныряя прямо с террасы. Он плавал долго, насколько хватало сил выдержать обжигающе холодную воду. Впрочем, уже на третьей минуте плавания вода не казалась Георгию холодной. Он пересекал заводь туда-обратно много раз подряд, и у него было при этом такое чувство, словно он напитывается и пропитывается этой светлой, чистой водой.
Такое чувство, словно он высох весь, иссох, а теперь вот наконец наполняется водою, и поэтому совершенно не чувствует её холода.
Вообще-то он простуживался мгновенно, особенно при перемене климата, но в воде — никогда, потому что привык к ней с детства и плавал так же легко, как дышал. А сейчас Георгий и вовсе не думал о такой ерунде, как простуда.
Он уже вылез обратно на террасу, уже встряхнулся как собака — с таким же неизъяснимым удовольствием, и лег на прогретые солнцем доски, когда вдруг увидел в дверях, ведущих в дом, высокую даму в коричневом полупальто.
— О, мон дье! — воскликнула дама.
Георгий настолько не ожидал кого-нибудь здесь увидеть — он напрочь забыл предупреждение Вадима насчет соседей, — что вскочил как ужаленный и стал лихорадочно натягивать джинсы прямо на мокрое тело. Он плавал в трусах, потому что не взял с собой плавок — не предполагал же, что будет купаться, — и теперь чувствовал себя полным идиотом, который стоит перед женщиной практически голый и не знает, то ли прикрыться руками, то ли присесть.
Вдобавок даже его нулевых познаний во французском было достаточно, чтобы понять, что «мон дье» означает «боже мой» и относится к здоровенному мокрому детине, разлегшемуся средь бела дня на террасе, — то есть к нему.
Увидев, что он всполошился, дама замахала руками, засмеялась, отрицательно покачала головой, словно останавливая его, и мгновенно исчезла в глубине дома. Когда Георгий, в натянутой на одну ногу штанине, тоже заглянул туда, её уже не было.
Она появилась снова минут через двадцать. Георгий предполагал, что она вернется, поэтому поспешил докрасна растереться полотенцем, переодеться и даже растопить камин — дрова были сухие и разгорались мгновенно. И, кстати, положить на каминную полку разговорник: надо же будет с ней хоть как-то объясняться.
На этот раз соседка позвонила в дверь с противоположной от террасы стороны и, как только Георгий открыл — дверь, впрочем, была не заперта, иначе как она вошла бы в первый раз? — стала что-то объяснять ему, стоя на пороге. То есть, видимо, не «что-то», а свое бесцеремонное появление на террасе — мол, звонила, никто не открыл, обеспокоилась, позволила себе войти, извините… К полному своему удивлению, Георгий понял все это так ясно, как будто она говорила по-русски. Наверное, дело было в том, что, объясняясь с ним, соседка улыбалась. Она вообще улыбнулась сразу же, как только увидела его на пороге, и улыбка у неё была необыкновенно располагающая.
— Вы пройдите, пожалуйста, — сказал Георгий, улыбаясь ей в ответ. — Вот сюда, к камину.
У ног соседки сидела собака — рыжий сеттер. Дама указала на неё и произнесла что-то вопросительное.
— Конечно, и она тоже, — кивнул Георгий.
Странно, но у него совершенно не было потребности делать какие-нибудь размашистые и бестолковые жесты руками, что-то изображать лицом, как это всегда бывает, когда пытаешься разговаривать с человеком, который не понимает ни одного твоего слова. Видимо, во всем облике мадам Бувье чувствовалась такая естественность и такое изящество, что рядом с нею просто не могло происходить ничего грубого и глупого.
Наверное, чтобы объяснить свое восклицание «мон дье», которое он, по её мнению, воспринял не так, как она предполагала, мадам Бувье сразу же взяла с каминной полки разговорник, полистала его, взяла ручку и, указав на несколько фраз, вдобавок что-то написала на вложенных в книжку чистых листках. Георгий посмотрел на её запись, прочитал фразы, которые она ему показала в разговорнике, и засмеялся.
— Нет, я не обязательно при двадцати пяти градусах плаваю, — сказал он. — Что же, что зима? Совсем тепло, и вода хорошая.
Он тоже быстро пролистал разговорник и нашел фразы, которые отдаленно можно было считать переводом того, что он сказал. Но при этом он увидел, что мадам Бувье поняла его раньше, чем прочитала эти фразы, — что она поняла его сразу же, как только он их произнес.
— Элен, — сказала соседка, протягивая руку. — Ге-ор-гий… — повторила она, когда он представился, и переспросила: — Жорж?
— Можно и Жорж, — кивнул Георгий. — Как вам удобнее.
— Жоржетта, — сказала она, указывая на собаку, которая улеглась у камина, положила морду на вытянутые лапы и смотрела на Георгия так же доброжелательно, как её хозяйка.
Потом соседка указала на Георгиеву голову, снова на собаку и засмеялась.
— Ну да, и я такого же цвета, — улыбнулся он.
Элен поставила на стол плетеную корзинку, которую принесла с собой, и достала оттуда три, разной наполненности, бутылки. Бутылки с виду были домашние, без этикеток, и заткнуты они были такими же домашними большими пробками.
— Кальвадос, — сказала Элен, указывая на одну из них.
Она извлекла из сумки огромное оранжевое яблоко и положила рядом с бутылкой.
— Яблочная водка? — догадался Георгий. — Спасибо.
Элен улыбнулась, полистала разговорник, и, читая вслед за её пальцем, а ещё больше — следя за её легкими, как волны в заводи, интонациями, Георгий понял, что она хочет, чтобы он согрелся.
— Спасибо, — повторил он.
Элен достала из невысокой посудной горки, стоящей рядом с камином, две узкие рюмочки, принесла из кухни большую ярко-синюю керамическую миску и высыпала в неё из корзинки все яблоки. Их оказалось так много, что они еле уместились даже в большой миске. И все они были разноцветные — оранжевые, зеленые, красные, желтые, розовые…
— Камарг, — сказала она, указывая на яблоки.
Потом Элен придвинула к Георгию остальные бутылки и поочередно вытащила из них пробки, словно предлагая, чтобы он выбрал, которая ему больше нравится.
— Абрикосовая, — сказал Георгий, принюхавшись. — И малиновая, да?
Она кивнула, хотя он просто произнес эти слова, а не показал их в книжке.
— Мне мама всегда абрикосовую покупала, — сказал Георгий.
— Мама? — спросила мадам Бувье и произнесла ещё что-то вопросительное, на что он ответил:
— Она умерла, — и быстро нашел это слово в разговорнике.
Элен взглянула на страницу, и лицо её изменилось: в глазах появилось такое простое и искреннее сочувствие, в котором невозможно было заметить даже намека на дежурную любезность. И опять Георгию показалось, что это появилось в её глазах раньше, чем она прочитала перевод его фразы. Она действительно понимала его не знанием и не логикой, а как-то иначе, и ему легко было с нею разговаривать.
На вид мадам Бувье было лет шестьдесят, и это был тот редкий случай, когда годы красят женщину, а не старят. Во всем её облике чувствовалось спокойное достоинство, но при этом не чувствовалось ни капли дородной важности или холеного лоска. Она была высокая — Георгий сразу обратил на это внимание, потому что с высоты его роста все женщины казались или невысокими, или вовсе маленькими, — подвижная и какая-то сильная, но вместе с тем необыкновенно изящная.
