только что не из постели, а от куафера, на пальцах кольца такие, что сразу Марию Антуанетту вспоминаешь, надушена совсем чуть-чуть, и отнюдь не «Красной Москвой», а уж манеры! В общем, аристократка по полной программе. — Вадим рассказывал неторопливо, то и дело подкуривая трубку, и смотрел при этом не на Георгия, а на огонь в камине. Георгию интересно было его слушать, но сердце сжималось при звуках его спокойного голоса. — И вот эта дама со мной себя держала так, будто я её своим визитом невесть как осчастливил. И даже не визитом, а вот именно самим фактом своего существования. То есть она и с Лидой, конечно, была любезна, но совсем не так. Лидка фыркала все: что это она, мол, как женщина Востока какая-то — удобно ли будет вашему мужу, если я… да как ваш муж отнесется к тому, чтобы… И все это не с заискиванием, Боже упаси, но с таким, знаешь, живейшим ко мне вниманием. Я этого тогда понять не мог, в институте ведь нам ни о чем таком не рассказывали. Это уже потом, когда во Франции работал, начал постепенно соображать, да и объяснили мне… Их так воспитывали: что женщина от мужчины может совершенно не зависеть ни материально, ни социально, но вся её жизнь от него зависит все равно, а если мужчину не уважать, то он превратится в дерьмо, и она будет несчастна со всей своей материальной независимостью. Потому что в мужчине есть что-то, чего в женщине нет и что безусловно достойно её интереса и уважения.
— Странно все-таки, — удивился Георгий. — А мне, знаете, наоборот кажется. Что в женщинах что-то такое есть, чего мы не знаем и знать никогда не будем. Мне они более содержательными кажутся, — улыбнулся он.
— Так ведь это процесс взаимный, — кивнул Вадим. — Во Франции, во всяком случае. Я-то все это только со стороны знаю, в личной своей практике ничего подобного не наблюдал. Линка мне, конечно, в рот смотрит, но ведь притворяется. А Лида и не притворялась даже. Да мне от них ничего такого и не надо. Много ли радости, чтоб тебе дура в рот смотрела? Это нынешняя моя подруга, Линка, — пояснил он.
— Я знаю, Саша говорил, — сказал Георгий.
И тут же прикусил язык. Вадим не заговаривал ведь о Саше, и, может быть, не надо было сейчас о нем говорить… Но Вадим при этих его словах наконец отвел глаза от камина, на который безотрывно и безучастно смотрел все это время, и сказал:
— Мы с Сашкой сюда только вдвоем всегда ездили. Это у нас с ним только наше было место, Камарг. Мы ведь его и нашли вдвоем, года три назад. То есть я-то здесь и раньше бывал, конечно, и специально Сашку сюда привез. У меня в Ницце дом. Лида спала и видела, чтоб все как у людей, я ей и купил. Но Сашка Ниццу терпеть не может. Особенно девушки тамошние его раздражают, — улыбнулся он. — У них, говорит, папа, цена на лбу написана, а это, по-моему, довольно противно. По-моему, положим, тоже, но по-моему еще, это также и удобно. Ну, об этом я Сашке не говорил, конечно. Вот он маялся-маялся летом в Ницце, ещё и Лида его воспитывала с утра до ночи. А он же такой у меня мальчик… Ну как его воспитывать, чему мы его можем научить? В общем, он мне говорит: как хочешь, папа, больше я с вами никуда не поеду! Сердитый такой, расстроенный… Меня прямо ужас взял: как это он со мной никуда не поедет, как же я жить-то буду?
Вадим больше не смотрел с безучастным видом на огонь. Георгий боялся пошевелиться, чтобы ему не помешать. Каждое Вадимово слово бередило ему сердце, а при последних его словах — «как же я жить- то буду?» — он почувствовал, как ком подкатывается к горлу, не давая дышать.
— Ну вот, — сказал Вадим, — я ему и предложил: давай, Саша, по Камаргу проедемся. И сюда его повез. — Вадим смотрел на Георгия, но, кажется, не видел его. Впервые глаза его не казались Георгию ни волчьими, ни непроницаемыми. — И знаешь, Дюк, так ему здесь сразу понравилось! Мы под дождь попали, а в Камарге ведь дожди такие бывают, что джунгли вспоминаются: молнии стеной, с неба водопад. Я даже машину остановил — дорога глинистая, раскрутило нас… А через десять минут все кончилось, солнце вышло — и так все засияло, что, ей-Богу, хоть не помирай. Едем мы себе, едем — топи кругом, птиц тучи, сосны огромные, здесь зонтичные сосны растут… Доехали до Сан-Жиля, вдруг Сашка говорит: смотри, пап, какой корт, на таком бы даже я играл! А он вообще-то в теннис играть не любит, потому что, говорит, это не игра, а светский раут. Но в Сан-Жиле и правда корт такой… В кипарисовой роще, кругом лошади бродят — белые такие, камаргу, видел ты их?
Вадим посмотрел на Георгия так, словно это было для него сейчас самое главное — узнать, видел ли тот белых камаргских лошадей.
— Видел, — сглотнув ком, ответил Георгий. — Они же тут везде ходят. И это ведь на такой Саша сидит — ну, на фотографии, да?
— Да. И вот он мне говорит: зачем нам, папа, эта Ницца, там же все только напоказ, давай лучше здесь дом построим. Ницца! Да если бы он мне предложил на Марсе с ним жить, я бы и Землю навсегда забыл, не то что Ниццу. Вот мы с ним вместе этот наш дебаркадер и обустраивали. Элен тоже помогала, у неё вкус, знаешь, какой-то особенный, природный. Это легко вообще-то оказалось, потому что в Провансе антикварных рынков много, и такие, каких я нигде не видел. А Сашка ведь древности всякие любит, он же историк. Помню, когда картину нашел, в Ниме, кажется, — до потолка прыгал.
— Это ту, что у него в комнате висит? — спросил Георгий. — «Практические дела философов»?
— Она безымянная была, и неизвестного автора. Это уже он её так назвал, — ответил Вадим. — Рассказывал он тебе?
— Рассказывал, — кивнул Георгий. — Только он не говорил, что это в Камарге. Он мне почему-то про Камарг вообще не рассказывал…
— А он сюрприз тебе хотел сделать, — улыбнулся Вадим. — Он мне по телефону оттуда говорил: только, папа, сразу как мы вернемся, поедем все втроем в Камарг, я Дюку сюрприз хочу сделать. Я ему: конечно, Саша, сразу поедем втроем в Камарг…
Вадим замолчал. Георгий не знал, как нарушить невыносимое это молчание.
— Вы хоть выпили бы, Вадим Евгеньевич, — наконец выговорил он.
— Ты все ещё думаешь, что от этого легче? — усмехнулся Вадим.
— Уже не думаю.
— Ну, значит, не сопьешься. А то тенденция, помнится, была. — Голос Вадима опять звучал спокойно, и глаза снова стали непроницаемыми. — Ты не передумал ещё с кассетами возиться? — спросил он, помолчав.
— Нет, — ответил Георгий. — Как бы я мог передумать?
— Тогда позвони в Москве по этому телефону. — Вадим протянул ему визитную карточку. — Виталий Андреевич Стивенс, президент телекомпании «ЛОТ». Документы на отснятый материал все у него, англичане к тебе больше претензий не имеют. И он же тебе поможет разобраться, что там к чему с этими кассетами и что с ними теперь делать. Ты ведь их и не просматривал еще? — Георгий кивнул. — А Стивенс — профессионал абсолютный, можешь ему доверять. Он мой друг и компаньон, телекомпания эта в основном моя.
Георгий молчал, не зная, что сказать. Вернее, он не мог найти слов, которые выразили бы то, что он чувствовал сейчас.
— Спасибо, Вадим Евгеньевич, — наконец хрипло проговорил он.
— Не за что, — ответил Вадим. — Жалко было бы, если бы… совсем все напрасно.
— Да.
Они снова замолчали. Георгий смотрел в светлые, как у Саши, глаза Вадима.
— Что ты делать собираешься? — спросил тот.
— Во ВГИКе восстановиться. Я же мало что умею вообще-то. Так, чувствую больше, а это мне теперь глупым кажется, стыдным даже.
— Почему же глупым? — улыбнулся Вадим.
— Потому что уже пора уметь, на одной интуиции далеко не уедешь. Я же не девочка малолетняя, чтобы все только «ах, как красиво», — ответил Георгий.
— Бесплатно не восстановят, — мимолетным тоном заметил Вадим.
— Не надо, Вадим Евгеньевич. — Георгий почувствовал, как стыд пронизывает его с ног до головы. — И так уже…
— Ты сам-то веришь в то, что сейчас говоришь? — помолчав, спросил Вадим. — Ну, быстро: веришь или просто языком мелешь из показной вежливости?
