— Да, — смутилась Ева, наконец спохватившись, что как-то не так разговаривает со школьником — слишком доверительно, что ли. — Спасибо, Артем, что проводили.
— Ничего, мне и в самом деле по пути, — улыбнулся он. — Я в Трехпрудном живу.
Они наконец перешли дорогу и стояли теперь у колонны Зала Чайковского.
— А давайте до Пушкинской пройдемся? — предложил он. — Вам по зеленой линии ехать, можно ведь и с «Тверской», правда?
— Правда, — кивнула Ева. — Что ж, пойдемте тогда до Пушкинской.
Ей и самой хотелось пройтись, успокоиться.
По всей недавно переименованной Тверской улице ремонтировали дома и тротуары. Им то и дело приходилось огибать участки, огороженные веревками и досками, Ева едва не упала, споткнувшись о кусок асфальтовой глыбы. Артем снова поддержал ее под локоть и снова сразу же опустил руку.
— Можно переулком пойти, — предложил он. — Да-а, тут теперь не погуляешь, сплошь разворотили! Неужели сделают когда-нибудь?
— Сделают, — улыбнулась Ева. — Даже очень скоро, наверное.
— А вы откуда знаете? — удивился он.
— Просто — чувствую, — пожала плечами Ева. — Совсем другой жизненный ритм стал, это же сразу чувствуется.
— Все вы чувствуете… — Ей показалось, что по лицу его мелькнула легкая тень. — Мне очень хочется вас понять, Ева Валентиновна! Но это трудно, мне трудно — у вас такая сложная жизнь в душе.
Она посмотрела на него удивленно и тут же снова ощутила неловкость. Любая доверительность в отношениях с учеником должна иметь границы, а он переступал их так очевидно, что невозможно было не заметить. Правда, Еву совсем не обижало то, что он говорил, но все-таки…
— Куда вы поступать думаете, Артем? — спросила она, чтобы как-то перевести разговор на более нейтральные темы.
— Не знаю, — пожал он плечами. — Ничего определенного. В смысле, никаких определенных талантов. Только вы не думайте, — усмехнулся он, — метаний тоже, в общем-то, никаких. Сплошная усредненность. Ну, поступлю куда-нибудь, конечно, не в армию же идти.
— Вы, наверное, спортом занимаетесь, — заметила Ева: плечи у него были спортивные и походка.
— Неважно, — снова усмехнулся он. — В этом смысле тоже ничего особенного.
— Зря вы так, — возразила Ева. — В вашем возрасте — и загонять себя в такие узкие рамки… Тем более что не вам, мне кажется, говорить об усредненности.
Незаметно они свернули с Тверской и дошли до Трехпрудного переулка. Ева даже обрадовалась, увидев перед собою знакомый барельеф — цветок репейника на здании старой типографии.
— Вот, Трехпрудный, — немного торопливо, предупреждая его предложение проводить ее до Пушкинской площади, проговорила она. — Вы ведь здесь где-то живете, да? Знаете, Артем, я дальше одна пойду. Мне хочется одной побыть… Еще раз спасибо, что проводили.
— Вам спасибо, — не пытаясь возражать, ответил он. — У вас в среду последний урок? У нас то есть?
— Да, — кивнула Ева. — До свидания, Артем.
Она пошла по переулку в сторону Пушкинской, а он остался стоять на углу переулка.
«Он, мальчик, хочет понять… — думала Ева, идя по Трехпрудному и потом, уже спускаясь в метро. — Он говорит о душевной жизни. Значит, ему это важно, он чувствует это? А человек, которого я люблю, — ему не важно во мне ничего, я это знаю, и все равно… Прощаю ему? Да нет, просто понимаю, что по-другому и не бывает».
В этом была главная причина горечи и тревоги, поднявшейся в душе после короткой и случайной встречи с Денисом. И Еве грустно было признаваться себе в очевидном.
Глава 7
Тогда, шесть лет назад, она думала, что не выдержит без него и дня.
Каждая минута, проведенная с ним в Крыму, увеличивалась в воспоминаниях, приобретала ни с чем не сравнимое значение. Как назло, происходил какой-то кавардак с расписанием, его почему-то никак не могли составить, и первую неделю после похода уроки у них почти не совпадали по дням. А когда совпадали, то были расположены так, что они лишь коротко встречались в учительской.
Впрочем, может быть, это было даже и хорошо: Ева не представляла, как вести себя с Денисом под множеством посторонних взглядов. Болтать о чем-то неважном, делать вид, что ничего не было? В том обостренном, смятенном состоянии, в котором она находилась, едва ли ей это удалось бы… Она даже взглянуть на него боялась, старательно отворачивалась, чтобы не встретиться с ним взглядом при всех, потому что не знала, каким будет ее взгляд, когда встретятся их глаза.
Неизвестно, сколько длилось бы это смятение и эта неизвестность, если бы Денис сам не остановил ее однажды на перемене в коридоре второго этажа. Наверное, у него закончился урок в самом дальнем, за поворотом, кабинете. Ева не заметила, как он вышел из класса и догнал ее.
— Ева, подожди! — окликнул Денис. — Ты на урок или освободилась уже?
Ева вздрогнула, услышав его голос у себя за спиной.
— Да… Нет еще… — невпопад ответила она, глядя прямо в его глубокие, прекрасные глаза.
— Надо бы нам увидеться как-то, — негромко сказал Денис, подойдя совсем близко. — Да я пока что-то не соображу, как. Я же с родителями живу. Глупая причина в наши годы, но тем не менее. Ты ведь тоже?
— Я тоже, — с трудом произнесла Ева. — Но, может быть, я как-нибудь… Они на дачу могут уехать с Полиной, а Юра дежурит часто, может быть, я…
— Ну, попробуй, — кивнул Денис. — Я бы хотел, Ева…
Он посмотрел на нее тем взглядом, медленным и одновременно мимолетным, от которого душа у нее переворачивалась.
— Да, — только и смогла выговорить она. — Я тебе скажу тогда, хорошо?
— Хорошо, милая, — улыбнулся Денис и, легко прикоснувшись к ее плечу, пошел по коридору.
Легко было сказать «попробую»! Ева вдруг поняла то, чего раньше совсем не замечала: ее жизнь так прочно встроена в жизнь всей семьи, что любое самостоятельное движение не останется незамеченным. Не то чтобы кто-нибудь когда-нибудь что-нибудь ей запрещал, вовсе нет! Ева всегда чувствовала, что любовь к ней родителей совсем не деспотична. Но она была окружена их любовью, как коконом, и всякое неожиданное действие значило бы разрыв этой плотной и ласковой оболочки… И как было это сделать, чем объяснить?
Прежде у нее просто не было потребности в самостоятельных действиях; к двадцати семи годам Ева впервые это поняла.
«Ну что им сказать? — думала она, ворочаясь бессонной ночью в своей кровати. — Все равно я не смогу сказать так, чтобы мама не догадалась… Почему я не еду с ними в Кратово — тетради буду проверять? Но я всегда брала тетради с собой и проверяла там, и они, конечно, сразу поймут…»
Это было так глупо, в это просто поверить было невозможно: взрослая женщина размышляет, как бы сказать маме, что хочет остаться наедине с любимым мужчиной! Но все в ее жизни было бестолково, все было запоздало, и Ева только теперь начинала это понимать.
Полинка проговорила что-то во сне — быстро, удивленно — и села в кровати, глядя на Еву широко открытыми глазами. С ней часто это бывало, а лет до пяти она вообще бродила ночью по комнатам.
— Ты не спишь? — на всякий случай спросила Ева, зная, что сестра скорее всего ее не слышит.
Полина посидела еще несколько секунд, глядя перед собой удивленным и невидящим взглядом, потом легла, закрыла глаза, и лицо ее стало безмятежным.
