перед ней… И, словно боясь передумать, Ева быстро пошла в сторону улицы Крылатские Холмы, где, она знала, летали парапланеристы.
Их видно было даже отсюда, от Денисова дома. Вглядываясь в разноцветные дугообразные купола, парящие в сером небе над откосом глубокого оврага, Ева вдруг подумала: «А может, лучше бы мне было не догадаться, где он…»
Но она тут же отогнала эту никчемную мысль и ускорила шаг.
Куполов было несколько, все они были друг на друга похожи, несмотря на свою разноцветность, и Ева напрасно всматривалась в них, стоя над оврагом и глядя вниз по склону.
Ей показалось было, что один из парящих в воздухе людей и есть Денис, но глаза у нее слезились от ветра, которого она совсем не чувствовала, пока шла между домами, и надо было подойти поближе, чтобы узнать Дениса наверняка.
Оглядевшись, Ева увидела довольно широкую и пологую тропинку, ведущую со склона, и пошла по ней вниз, то и дело скользя на влажной глине. Сапоги у нее были удобные, без каблуков — легкие такие, мягкие осенние сапожки, привезенные папой из Германии вместе с забытым у Дениса зонтиком.
«Хорошо, что снега нет, — подумала Ева, спускаясь. — Все-таки круто здесь, так и голову можно сломать».
Она просто так подумала — «голову сломать», мысленно произнесла эти слова, не осознавая их истинное значение. Но тут же представила, что Денис, может быть, летает сейчас над этим скользким склоном, и завиток на его затылке… Еве стало страшно, и еще быстрее, почти бегом, хватаясь за какие-то кусты, она устремилась вниз.
Конечно, он был здесь! Только не под тем ярко-синим куполом, под которым ей сразу померещилась его фигура, а совсем под другим, пестрым, похожим расцветкой на бабочку-махаона. Ева уже довольно долго спускалась по тропинке, так и не видя Дениса, потом наконец обернулась — и тут же заметила его.
Оказывается, он еще только собирался прыгать: может быть, пришел недавно, а может, это был уже не первый его прыжок. И он был совсем близко — Ева даже лицо его видела снизу, стоя под откосом, даже родинка почудилась ей в правом уголке его губ…
То ли оттого, что день был такой же пасмурный, как тогда, в Крыму, то ли по другой какой-нибудь причине, — ей вдруг показалось, что ничего не было… Не было всех нелепостей этих лет, и его равнодушия не было, и их невстреч, и безразличия в его голосе — ничего! Только те минуты, когда он целовал ее в тумане, и потом — когда она впервые почувствовала жар его тела в темноте и когда он рассказывал ей о раскопках и предках и ласково гладил ее голову, лежащую на его плече… Все минуты, когда им так хорошо было вдвоем, что невозможным казалось разомкнуть объятия!
Ева смотрела, как медленно, долго, словно в кино, двигаются его ноги к обрыву, как отрывается он наконец от земли, взмывает в небо и летит. Летит над нею, летит мимо нее, улетает от нее, подхваченный легким ветром, — над землей, к Гребному каналу, к далеко и тускло поблескивающей Москве-реке…
Они должны расстаться, это неизбежно, не судьба их свела! Ева и сама не понимала, почему почувствовала это так ясно, глядя, как трепещет, парусом натягивается параплан над Денисовой головой, — как будто им предстояло расстаться прямо сейчас. Боль от этого неожиданного осознания неизбежности была такой острой, что Ева остановилась прямо посередине склона.
Бабочка-параплан невысоко парил над землей, но дотянуться до него было невозможно.
И вдруг ей показалось, что параплан складывается, схлопывается. Как будто он и правда был бабочкой и решил сложить крылья от усталости! Ева не могла понять, что же с ним случилось, почему, — только смотрела застывшими глазами, как складывается яркий купол, мгновенно становится темным в безразличном небе — и человек, висящий под куполом, камнем летит вниз…
В глазах у нее потемнело, все тело содрогнулось, как будто от удара о землю, она не поняла — закричала ли, закрыв глаза, или сразу побежала вниз по склону.
Напрасно она думала, что успела далеко спуститься в овраг: теперь ей казалось, будто она бежит так долго, что за это время можно умереть, воскреснуть и умереть снова. Кусты то и дело закрывали от нее Дениса, упавшего где-то ниже, и Ева думала, что в эти-то минуты он и умрет — как раз в эти, когда скрывается от нее за голыми ветками кустов… То есть она не думала, это невозможно было назвать мыслями — то, что с нею происходило.
Она бежала вниз, проклиная тропинку за множество извивов и ненужных, бессмысленных поворотов, и видела только сложившийся параплан на сырой земле и скорчившуюся человеческую фигуру рядом со смятым куполом…
Поскользнувшись на бегу, она подвернула ногу, упала плашмя, тут же вскочила и побежала дальше — уже напрямик, через кусты, не замечая, что все пальто у нее вымазано грязью, и руки тоже, и нога болит при каждом шаге…
Задыхаясь, она остановилась наконец рядом с упавшим парапланом.
Оказывается, Денис не лежал, а сидел на корточках, наклонившись над стропами параплана, которые показались Еве спутанными, но для него, наверное, были расположены в каком-то понятном порядке.
Что он просто сидит на корточках и распутывает стропы, она поняла еще прежде, чем разглядела все это подробно. По тому облегчению поняла, которое испытала, наконец добежав до него!..
Он был жив, и ничего не было сейчас важнее, и все было забыто, что мучило ее полчаса назад: эти глупые мысли о расставании, о судьбе… Какая может быть другая судьба, кроме той, что связана с ним — с его перемазанным грязью, сердитым, любимым лицом, и глубокой царапиной на щеке, и красными от холода пальцами, распутывающими эти дурацкие стропы!..
Тяжело дыша, обхватив себя за плечи руками, словно это должно было остановить ее на бегу, Ева выговорила:
— Ты живой… Диня, ты же живой!
И, присев рядом с ним, заплакала, уткнувшись лбом в его залепленное глиной плечо.
Слезы лились таким потоком, что Еве показалось, будто он не иссякнет никогда. Неизвестно, сколько она плакала бы, прижимаясь лицом к грязному рукаву Денисовой куртки, если бы не почувствовала вдруг, что он отдергивает руку.
— Ты что тут делаешь? — услышала она его голос. — Е-мое, да откуда ты тут-то взялась, а?!
Ева подняла глаза. Лицо Дениса было теперь совсем рядом с ее лицом, и вот так, вблизи, оно показалось ей широким от гнева.
— Я… — произнесла было она, но Денис, кажется, не ждал от нее ответа.
— Что ты тут Анну Каренину с Вронским разыгрываешь? — медленно, сквозь зубы выговорил он. — Не мешай ты мне, не мешай ты мне жить! — Голос его сорвался. — Сколько я буду с тобой нянчиться, надоело мне все это хуже горькой редьки!
— Но я думала, ты… — побелевшими губами прошептала Ева. — Я только потому, что думала, что ты…
— Да живой я, что мне сделается? — выкрикнул он. — И что это меняет, можешь ты мне сказать?! Ну, считай, что я разбился насмерть, и отстань ты от меня наконец! Не мешай мне!
Может быть, последней своей фразой он хотел только сказать, чтобы она не мешала ему распутывать эти стропы, — Денис снова склонился над ними, как будто Евы и не было рядом. Но все, что он сказал, до последнего слова, зазвенело в ее ушах жутким колокольным гулом, в котором умолкли все другие звуки…
Медленно поднявшись, по-прежнему не чувствуя ни боли в ноге, ни холодной грязи на руках, Ева пошла вверх по откосу.
ЧАСТЬ 2
