«Вот это да! — поразилась Лера. — А ведь казался совсем простым, жизнерадостным — и не более того!»
На следующий день Александр повез Леру в Дельфы, и она долго стояла перед Кастальским источником, а потом посидела на «пупе земли», а потом смотрела на гору Парнас…
— Уф! — сказал наконец Алексиадис. — Вы не поверите, но я устал, дорогая Валерия! Вы хотите осмотреть еще что-нибудь?
Несмотря на то что в его тоне сквозила надежда, что Лера ничего больше осматривать не захочет, — она все-таки попросила:
— Знаете, Александр… Я хотела бы увидеть Фермопилы — то ущелье…
— Но зачем? — поразился он. — Там нет ничего особенного, что я мог бы предложить вам и вашим туристам.
— Гробницу царя Леонида, — сказала Лера. — Но вам не обязательно туда ехать — может быть, я одна…
— Одна вы ее не найдете, — возразил Алексиадис. — Там нет даже указателя, и потом, вы ведь не водите машину.
Он и сам еле нашел барельеф, изображающий битву спартанцев. Да и ущелья никакого не было — просто широкая равнина, на которой действительно нечего было смотреть.
— Во-он она, могила, — сказал наконец Алексиадис, указывая куда-то через шоссе. — Уверяю вас, достаточно было купить в Афинах открытку с ее изображением!
Лера и сама не знала, зачем ей надо было увидеть эту плиту, и зачем надо было прочитать выбитые на ней слова; она и так знала их наизусть. Да и все равно ведь невозможно было прочитать их по-гречески. Но это опять было то странное и необъяснимое, что невозможно назвать и что невозможно забыть в себе…
«Путник, когда прибудешь в Спарту, скажи, что видел нас лежащими здесь, как было завещано законом», — произнесла она, беззвучно шевеля губами.
В эту минуту она вдруг вспомнила, как Митя сказал ей: «Ты сентиментальна, Лерка!» — когда пел про Кейптаунский порт. А ведь ей казалось, что все это было бесконечно давно и ушло из ее жизни навсегда…
— Я так благодарна вам, Александр, — сказала она, когда они снова сели в машину. — Вы потеряли из-за моего каприза уйму времени. И конечно, сюда не обязательно возить большинство туристских групп.
— Каприз женщины — одно из самых прекрасных явлений, — улыбнулся Алексиадис. — Даже такой странный, как желание увидеть могилу спартанца. К тому же капризом моей жены, например, была бы, конечно, шуба! — добавил он, и они оба расхохотались.
Александр сам отвез Леру в аэропорт, и она поцеловала его на прощание так крепко, точно знала всю жизнь, а не три дня.
— Вы чудо, Валерия! — растрогался Алексиадис. — Я и предположить не мог, что обычная рекламная поездка окажется такой приятной. Надеюсь, мы будем работать вместе, — добавил он.
— В этом вы можете не сомневаться, — заверила Лера. — А кроме того, когда вы приедете в Россию, я тоже придумаю для вас что-нибудь такое… Не просто осмотр достопримечательностей!
И они переглянулись, и засмеялись, как могут смеяться люди, отлично понимающие друг друга.
Глава 18
Ноябрьская Москва встретила дождем, привычной грязью и каким-то непривычным домашним унынием.
Уныние чувствовалось даже в том, как Костя слушал Лерин рассказ о Греции, как рассматривал привезенные ему в подарок греческие сандалии и щелкал фисташки.
Лера прилетела вечером, водитель быстро доставил ее домой на серебристой «Ауди» — и у нее немного кружилась голова: слишком стремителен был переход от одной действительности к другой.
Поэтому она не сразу заметила, что с Костей что-то происходит. А заметив, испугалась. В нем чувствовалась подавленность, никогда он не был таким прежде…
— Костенька, скажи мне, что случилось? — спросила Лера.
Была уже ночь, они лежали рядом, и она видела, как поблескивают в полумраке Костины широко открытые светлые глаза. Что было в них — Лера не знала…
— Да ничего особенного, Лерочка, — нехотя ответил он. — Не слишком хорошо идут дела в Институте. Денег не дают, препараты покупать не на что, журналы почти не выписываются. Хуже, чем за железным занавесом. И вообще…
— Что — вообще? — встревоженно спросила Лера.
— Да как-то перевернулась жизнь… У меня такое ощущение, что все утрачено, ты понимаешь?
— Но что же, Костя? — Лера заглянула ему в лицо. — Разве ты изменился, разве тебе стало неинтересно то, что ты делаешь?
— Нет, мне-то интересно… Но это стало как-то… Непрестижно, что ли. У меня исчезло ощущение того, что я занят важным делом.
— Котя, ты с ума сошел! — Лера даже села на кровати. — Из-за чего, подумай сам? Из-за того, что продавец на рынке получает больше, чем кандидат наук? Господи, но у нас всегда было что-то подобное, чему удивляться? Ты — это ты, и твое дело — это твое дело! Почему ты позволяешь себе поддаваться общему психозу? Давай я сама куплю эти препараты и журналы, если дело в них!
— Нет, они слишком дорогие, — улыбнулся Костя. — И к тому же, все равно ведь это нереально, чтобы ты покупала их постоянно. Лера, — вдруг спросил он, — а ты не считаешь, что нам уже можно иметь ребенка?
Его слова, сказанные без перехода, обычным, всегдашним тоном, — так поразили Леру, что она замолчала, не зная, что ответить.
— Ребенка? — произнесла она наконец. — Вот сейчас?
— А что тебя удивляет? Мы женаты уже пять лет. Не пора ли?
— Нет, ничего… Но ведь ты сам не хотел раньше…
— Раньше не хотел, а теперь хочу, — сказал Костя. — И спрашиваю тебя, как ты к этому относишься.
— Хорошо, — ответила Лера. — Я отношусь к этому хорошо.
Она ответила уверенно, хотя на самом деле его слова повергли ее в смятение.
Она очень хотела ребенка — в тот, первый, год, когда они только узнали друг друга, еще до женитьбы. Лера любила Костю так самозабвенно, что родить от него ребенка казалось ей необходимым и естественным делом, которое и обсуждать-то нечего.
Она и сказала ему об этом однажды — когда они, обнявшись, лежали рядом на диване в квартире однокурсницы Иришки, выдавшей Лере ключи ровно на три часа.
Вернее, сначала Костя спросил ее:
— Лерочка, а ты не боишься?
— Чего? — удивилась она.
— Ну, ведь мы как-то… Мы как-то совсем не думаем о последствиях, по-моему… Или ты что-то делаешь?
— А! — догадалась Лера. — Да нет, ничего не делаю. И вообще… Костенька, я бы счастлива была — от тебя… А ты боишься этого?
— Нет-нет, ты меня не так поняла! — заторопился он. — Конечно, я тоже буду рад… Но если бы это
