Глава 13
Погода в день рожденья случилась такая, в которую, согласно поговорке, хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. Вообще-то ничего другого от ноября и ожидать не приходилось, но Аня все-таки надеялась, что погода окажется хоть чуть-чуть посветлее, чем обычно. Может быть, если бы с самого утра не пошел мокрый снег, не задул пронизывающий ветер и не стало бы темно из-за низких туч, мама воспринимала бы ее поездку хоть чуть-чуть менее мрачно.
Но снег валил крупными влажными хлопьями, ветер свистел, сотрясая оконные стекла, тучи задевали верхушки тополей во дворе, и родители провожали Аню так, словно она отправлялась куда-нибудь в глухую тайгу, где ее непременно съедят медведи. Правда, после разговора с Сергеем они притихли и смотрели на дочку уже не с отчаянием, а с каким-то удивлением, но мама все равно то и дело глотала маленькие валериановые таблетки, а папа напевал какую-то фальшивую мелодию, безуспешно притворяясь спокойным.
— Ольга Николаевна, Александр Матвеевич, не беспокойтесь, — повторил Сергей, уже стоя на пороге. — Анюта через три дня вернется, я вам это обещаю.
— Но мы ведь даже не знаем, умело ли вы водите машину! — воскликнула мама.
— Умело, — ответил он. — Я не повез бы Анюту, если бы не умел водить машину.
Он сказал это так, что даже мама не нашлась с возражениями.
Ане показалось, что глаза у него смеются. Но самой ей было не до смеха. В ушах до сих пор звучали мамины вчерашние рыдания, и папины восклицания, что он запрещает… и в каком качестве ты туда поедешь… и что ему может прийти в голову, он же в сущности взрослый мужчина, неужели ты не понимаешь… и как тебе в голову могло такое прийти, ты же еще ребенок!.. То, что пришлось обзванивать подружек, отменяя празднование, по сравнению с этим показалось ерундой.
Из-за всех этих волнений и переживаний Аня как-то позабыла, что ей предстоит знакомиться с Сережиной мамой. А может, и хорошо, что позабыла. По крайней мере, она не испугалась, когда из «Запорожца» вышла невысокая, как ей показалось, совсем невзрачная женщина и, поздоровавшись, спросила:
— Ты где сядешь, Анечка, впереди или сзади?
— Где вам удобнее… — невпопад ответила Аня. Испугаться-то она не испугалась, но все-таки смутилась.
— Мне удобнее сзади. — Та улыбнулась совсем как Сергей — едва заметно. — Я по дороге подремлю. Меня Антонина Константиновна зовут.
— А меня Аня, — еще более невпопад представилась Аня. Чтобы поскорее избавиться от этой неловкости — общения с незнакомым взрослым человеком, с которым непонятно, как себя вести, — она юркнула на переднее сидение «Запорожца». Но тут же вспомнила, что задней дверцы у этой машины нет, а значит, надо сначала пропустить назад Сережину маму, которая стоит рядом… Аня стала толкать дверцу, забыв нажать на рычаг и сердясь на себя за суетливость и неловкость. Но прежде чем она успела снова выбраться на улицу, Сергей открыл свою дверцу, откинул водительское сиденье, и, быстро обойдя машину, Антонина Константиновна забралась назад с его стороны.
Задремала она, в самом деле, сразу — даже раньше, чем выехали с Ломоносовского проспекта на Кольцевую дорогу. Осторожно обернувшись и увидев, что глаза у Сережиной мамы закрыты и голова склонилась на грудь, Аня вздохнула свободнее. Она думала, что сейчас придется если не отвечать на любопытные расспросы, то по крайней мере о чем-нибудь беседовать. Ну, хоть о погоде, что ли, невозможно же будет всю дорогу молчать, сидя втроем в тесноте машины. Как-то не верилось, что Сергей вдруг начнет непринужденно болтать о том о сем, а значит, разговаривать с его мамой придется ей…
Но оказалось, что делать этого не надо. С Сергеем никогда не надо было делать ничего нарочитого, требующего каких-нибудь неловких усилий. И, как стала догадываться Аня, это у него было наследственное.
— Спасибо, Анюта, — сказал он, не отводя взгляда от дороги.
И вдруг обнял ее и, одной рукой притянув к себе, поцеловал так, что у Ани зашлось дыхание. Она ни с кем кроме него никогда не целовалась, но почему-то знала, что никто не мог бы так поцеловать. Так, чтобы зашлось дыхание и сердце взлетело к самым губам. Это было очень странно, совсем необъяснимо! Откуда она может знать, как все было бы с кем-то другим, если ни с кем другим ничего не было? Но это было именно так: оттого, что она была с Сергеем, мир открывался ей неизвестными своими сторонами, говорил о себе что-то такое, чего она иначе никогда бы в этом мире не поняла.
— Хорошо, что ты сегодня родилась, — сказал он, оторвавшись от ее губ. — То есть не именно сегодня, а вообще. Не бойся, я слежу за дорогой. Да и шоссе пустое, выходной же.
— Я не боюсь, — улыбнулась Аня.
«Я с тобой ничего не боюсь», — подумала она, но вслух сказать постеснялась.
Каширское шоссе действительно было пустынно. Мокрый снег уже прошел и на асфальте даже успел растаять — лежал тяжелыми клочьями только на придорожных голых кустах. Аня смотрела в серую мглу впереди, и ей казалось, что это не обычная ноябрьская мгла, а необыкновенный мир, сияющий всеми красками счастья.
Когда Сергей переключал скорости, она касалась пальцами его правой руки, а когда обе его руки лежали на руле, то просто на них смотрела. Вид его рук, лежащих на руле, почему-то завораживал.
Антонина Константиновна спала, и никто не мешал им молчать, и разговаривать о чем-нибудь, что мгновенно приходило в голову и ложилось на сердце, и снова молчать.
Аня рассказала, как недавно готовилась к докладу по биографии Шолохова и случайно открыла энциклопедию на статье «шмель».
— И оказывается, бывает шмель изменчивый и шмель печальный! — сказала она. — Ты представляешь, как выглядит шмель печальный?
— Не представляю. — Сергей улыбнулся, искоса глядя на нее. — Но если ты мне расскажешь, я представлю.
И она стала придумывать, как выглядит шмель печальный. Как он гудит низким грустным голосом, как обнимает сиреневый цветок клевера, и что он думает, обнимая этот цветок…
— Но вообще-то я боюсь шмелей, — сказала Аня. — А ты боишься?
— Не очень, — притворяясь серьезным, ответил Сергей. Он смотрел на дорогу и улыбался едва заметной своей улыбкой все время, пока она рассказывала. Ане казалось, что он улыбается каким-то собственным мыслям, но вместе с тем она чувствовала, что эти неведомые мысли появляются у него потому, что она рассказывает свои выдумки про шмеля печального.
Она совсем его не понимала, он был для нее совершенной загадкой, и она не знала, что он скажет или сделает через минуту. Но она любила его так, что темнело в глазах от каждого звука его голоса, от каждого его взгляда… Да что там от взгляда — от одной только мысли о нем!
Может быть, Антонина Константиновна спала и не три часа подряд, но только через три часа, которые пролетели для Ани как одна минута, она спросила:
— Может, отдохнешь, Сережа? И Анечке выйти бы, ноги размять.
— Сейчас в Ефремове остановимся, — кивнул Сергей — Пообедаем.
— Я с собой взяла поесть, — тут же откликнулась его мама. — Картошка, наверное, теплая еще, я кастрюльку в шаль завернула.
— Мы в ресторане пообедаем, мама, — сказал Сергей. — Отметим день рожденья. А картошку в шали как-нибудь после.
Антонина Константиновна ничего на это не ответила, но Аня почувствовала, что в ее молчании нет ни капли обиды. Это было то молчание, которое знак согласия, и Аня догадалась, что она, наверное, редко возражает своему сыну.
Еда в ефремовском ресторане оказалась простая, но вкусная: мясо, тушенное в горшочках. После бокала шампанского Аня почувствовала себя немного свободнее с Сережиной мамой, хотя вообще-то и без шампанского уже было понятно, что та не из докучливых. Но все-таки до шампанского Аня, например, стеснялась серебряного колечка, которое Сергей подарил ей сегодня утром.
