понимаю, можешь не объяснять. Но почему… все остальное, вот я что понять не могу!
— Потому что для всего остального ты тоже подходишь идеально, — ответил Кталхерман. — Он будет искать человека, который мог бы дать разрешение на провоз большого багажа без досмотра. А ты как раз тот человек, которого он может об этом попросить. Должность твоя тебе позволит такое разрешение дать, — опережая расспросы, объяснил он. — И не только должность. Ты, в его представлении, достойный доверия человек. И не усмехайся так, как будто я тебя посылаю грабить на большой дороге! Жизнь, Костя, такая, что в кустах не отсидишься.
— Я как будто бы и не отсиживаюсь, — все-таки усмехнулся Константин.
— Вот и не отсиживайся. Ты беспартийный спец, из дворян, порядочность у тебя на лбу написана. К кому ему обратиться, как не к тебе? Он же хоть и не поляк, а белорус, но по мелкому своему шляхетскому гонору пролетариат за быдло считает. Он к тебе придет за разрешением на вольный провоз, — уверенно сказал Гришка. — И ты ему такую возможность предоставишь. А дальше уже не твое дело. Ну, а мы за это время тебе подыщем замену — хорошего специалиста на твою должность. Ты же там, как бы оно ни сложилось, а работу поставить сумеешь, — улыбнулся он. — Я же тебя знаю. Костя!
— Знаешь, — мрачно кивнул Константин.
— И не переживай ты так, — пожал плечами Гришка. — Думаю, дело будет недолгое. Поторопится Коноплич, ему тоже тянуть не приходится. Вернешься ты к своей Шарлотте Корде, не волнуйся!
— А вот это уж точно тебя не касается! — рассердился Константин.
— Как сказать… — неопределенно проговорил Гришка. — В общем, собирайся — завтра выезжаешь. Жить будешь в одном доме с Конопличами, — сказал он. — Они на втором этаже, ты на первом. У этого Франца там сестра-покойница жила. А ты при случае скажешь, что у тебя там жила тетушка и что ты в ее доме провел золотые дни своего детства до пяти лет.
Поэтому подробностей не помнишь, но сердечные чувства к Троицкому предместью испытываешь. И сердечные чувства тебя, значит, заставили поселиться именно здесь, а не в доме для ответственных работников, как оно тебе по должности положено.
— Кто — они? — спросил Константин.
Он уже понял, что спрашивать о чем-то еще бессмысленно.
— Что — кто они? — не понял Кталхерман. — А! Да у Коноплича дочка есть, восемнадцать лет. Может, красивая окажется, — подмигнул он. — Еще спасибо будешь мне говорить за приятно проведенное время. Эх, Костя! — Он потянулся, и глаза его загорелись живой мечтательностью, знакомой Константину с детства. — Да ведь мы с тобой мальчишками об этом читали — клады, тайники… Двенадцать золотых апостолов из Несвижа еще при Наполеоне увезли, по два фута каждый высотой, представляешь, какая им цена? Да и не только апостолы… Радзивилы ведь тогда, при Наполеоне-то, наверняка самое драгоценное вывезли. Сорок подвод, между прочим, не жук начхал! А судя по тому, что в этом Несвижском замке еще осталось… Там одних картин и книг, агенты докладывают, на миллионы золотом, а еще фарфор-серебро, коллекции всякие. Говорят, есть какие-то слуцкие пояса с вышивкой, так их хоть сейчас Лувр купит за любые деньги. А Несвиж теперь у поляков, — таким тоном, словно Константин был несмышленым ребенком, объяснил Гришка. — Значит, все, что оттуда когда-то вывезли, теперь господин Коноплич должен будет обратно доставить. На вечное, как они с князем Радзивилом считают, хранение.
— Гриша, сколько нам с тобой лет было, когда мы во все эти байки про клады верили? — спросил Константин. — Десять, двенадцать?
Ему не верилось, что все это происходит с ним. Золотые апостолы, сорок подвод сокровищ… Детский бред какой-то!
— Эти, как ты говоришь, байки про клады — исторический факт, — прищурился Кталхерман. — Существуют сокровища Радзивилов, богатейших польских магнатов, и спрятаны эти сокровища где-то за пределами их родового Несвижского замка, то есть на нашей территории. Где именно, мы не знаем, зато знаем, что господин управляющий Франц Коноплич —доверенное лицо князя Радзивила, которому тот поручил перевезти эти сокровища обратно в Несвиж, пока до них большевики не добрались. И это не байки, а агентурные данные. Согласно которым ты и будешь действовать. Все, Костя, сдавай дела заму и можешь ехать домой прощаться. — Гришка встал, показывая, что разговор окончен. — Приказ о твоем назначении подписан. А вернешься уже на новую должность. Надеюсь, на более высокую, — многозначительно добавил он.
Меньше всего Константин сейчас думал о том, какую должность займет по возвращении из Минска. Ему было так тошно, словно он съел живую жабу, и даже более того — словно ему предстоит питаться живыми жабами все бесконечные будущие дни.
Он отбросил недокуренную папиросу, но тут же ему стало неловко: тротуар был такой чистенький, что окурок смотрелся на нем как оскорбление. Быстро оглядевшись, он поднял окурок, затушил о каблук сапога и спрятал в карман, словно гимназист, заметивший учителя. Потом поправил фуражку и вошел наконец в дом.
Дом этот был рассчитан на две семьи, поэтому дверь квартиры, в которой Константину предстояло жить, была на первом этаже единственной. А на второй этаж вела чисто вымытая деревянная лестница со скрипучими ступенями. То есть это он почему-то решил, что со скрипучими, а на самом деле в доме стояла тишина.
Но стоило ему об этом подумать, как тишина нарушилась. Сверху донесся женский голос, и этот голос пропел:
Прислушавшись к словам этого бесхитростного романса, Константин опять вспомнил Асю, и сердце его сразу сжалось тоскою. Хотя поющий женский голос совсем был на Асин не похож. Это был альт — глубокий, сильный, с богатыми модуляциями.
«Зорка — это, надо полагать звезда, — подумал он. — Хотя Венера, конечно, планета, но спишем на чувствительность. А спаткауся — это, интересно, что такое? Ага, сейчас же и выясним».
О том, что первый урок белорусского языка, возможно, удастся получить уже сейчас, он догадался, когда песня оборвалась, хлопнула дверь на втором этаже и заскрипели под тяжеловатыми, но быстрыми
