Глава 13
В воскресенье Анна решила съездить к свекрови. Она давно не видела Антонину Константиновну, к тому же ей хотелось подробнее поговорить о непонятных дневниках, привезенных из Италии. Да и апрель сиял чистым весенним теплом, словно уговаривал провести день за городом.
Антонина Константиновна жила в Абрамцево вот уже восемь лет и в Москву приезжала нечасто. У Ермоловых не было дачи по никому не известной причине — скорее всего потому, что Сергей не испытывал к возне в земле никакого интереса. У Анниных родителей тоже не было охоты до дачных хлопот, они предпочитали отдыхать летом в Крыму, а зимой в академическом санатории в Узком. Пока Матюша был маленький, дачу снимали — каждый год новую и каждый год какую-то неудачную. Поэтому, когда ребенок вырос и можно стало не вывозить его на все лето на природу, Анна вздохнула с облегчением, избавившись от этой заботы. Кстати, в те времена и Антонина Константиновна не выказывала никакой особенной любви к дачной жизни. Конечно, она жила на даче с внуком, но явно только потому, что вообще предпочитала возню с ним любому другому занятию.
В общем, когда она вдруг попросила сына, чтобы тот купил ей какой-нибудь домик поблизости от Москвы, это стало для всех неожиданностью.
— Только зимний домик, Сережа, — уточнила она. — Я бы в Сретенское поехала, но мне уже поздно к деревенской жизни привыкать, да и от вас далеко уезжать не хочется. Вот если бы в какой-нибудь старой дачной местности… Ведь это, наверное, сейчас будет не очень дорого? Многие уезжают, и, я слышала, дачи продаются за бесценок… Или нет?
— Скорее всего, да, — пожал плечами Сергей. — Я, правда, этот вопрос не изучал, но похоже на то. А что это тебя вдруг на землю потянуло, мама? — поинтересовался он. — И где ты хочешь дачу — на Николиной Горе, в Барвихе?
— Нет, это не нужно, — улыбнулась она. — Если возможно… Мне Абрамцево нравится — тихое, красивое место. Тютчев там поблизости жил, Аксаковы, Мамонтовы… И от Москвы недалеко.
Дачи, в том числе и в Абрамцево, действительно продавались в больших количествах, и действительно недорого, поэтому Сергей купил для матери домик буквально через неделю. А в общем, он не слишком и удивился. Все знали, что желания Антонины Константиновны необъяснимы, потому что подчиняются каким-то внутренним законам ее жизни, которых все равно никто понять не сумеет. Но поскольку желания эти всегда бывали также и необременительны, осуществлять их было легко. Сергей и осуществил.
Анна отпустила машину на шоссе и дошла до дома свекрови пешком. Дом был бревенчатый, из потемневшего некрашеного дерева; только окошки ярко смотрели васильковыми наличниками.
Не было еще ни травы, ни листьев на деревьях, но в палисаднике под васильковыми окошками уже цвели тюльпаны. Анне всегда почему-то казалось тревожным это раннее цветение — без зелени, на голой мокрой земле. Хотя тюльпаны были прекрасные, крупные и разноцветные.
Она шла к дому и думала о тетрадях, исписанных неразборчивым почерком Анастасии Ермоловой. Они тоже явно содержали в себе какую-то тревожную загадку, и тоже, как цветы на голой земле, никак этой загадки не раскрывали.
Вернувшись из Италии, Анна первым делом показала Антонине Константиновне фотографию ее отца с женщиной и ребенком.
— Конечно, это папа! — ахнула свекровь. — Господи, какой молодой, какой красивый!.. Здесь ему лет тридцать, наверное, я его таким и не видела, — грустно сказала она. — Ну да, двадцать третий год — тридцать лет ему. А я в тридцать седьмом родилась, ему сорок четыре года было. Он, конечно, и тогда был красивый, но все же не такой.
— Здесь у него глаза молодые, — заметила Анна. — А на той, фронтовой фотографии — совсем другие.
— Да, — кивнула Антонина Константиновна. — Я у него таких глаз, как здесь, и не знала. Видишь, Матюша на него похож, я же тебе говорила, — улыбнулась она. — И характером, я думаю, тоже. Хотя я папу совсем не с Матюшиным характером помню. Он был суровый, усталый и какой-то… глубоко несчастный, по-моему. Но женщину эту я не знаю, и мальчика не знаю, — удивленно сказала она. — Ведь это их сын, наверное? Или только ее? Я постараюсь вспомнить, что смогу, Анечка, — пообещала она. — Я папу очень любила — может, что-нибудь новое про него вспомню.
Антонина Константиновна была дома и Анне, как всегда, обрадовалась.
— Есть пироги, — сообщила она. — Вчера Матюшка приезжал, я пекла.
— После Матюшки пироги остались? — засмеялась Анна. — У него что, живот болел?
— Нет, он здоров, но, Аня, он мне показался каким-то… неспокойным. Что это с ним, ты не знаешь?
— Не знаю. — Анна сразу погрустнела. — Молчит как партизан. Может, в самом деле влюбился?
Она не хотела говорить свекрови, что невыносимо боится за сына, и страх этот только нарастает с каждым днем, и она совершенно не знает, что делать с этим страхом и как его унять.
— Ничего я нового не вспомнила, Анечка, — сказала Антонина Константиновна, когда они вышли на веранду, сели в плетеные кресла и Анна спросила о тетрадях. — И не прочитала толком ничего. Почерк у нее — как курица лапой, к тому же с «ятями». И как только в те времена мог такой почерк получиться, ведь всех, кажется, чистописанию учили! Не могу вспомнить, — словно извиняясь, повторила она. — У меня ведь очень… смутное было детство, безрадостное, вот память, наверное, от него и освободилась. Что до войны было, вообще полный провал. Мать меня не любила, да она и никого не любила, даже себя, по- моему. Я только рада была, когда она в Мурманск замуж выскочила и меня оставила в покое. Конечно, в двенадцать лет нелегко было одной жить, но все-таки лучше, чем с ней. А папа… Я его почти не видела. Он дома бывал очень редко — все на службе, к тому же вечно в командировках. Мать, когда его уже и на свете не было, помню, кричала, что за такую работу можно было главным начальником стать и на золоте есть, а он нитки собственной не нажил, только пахали на нем, как на лошади. Но я, конечно, не понимала, что это значит. Он служил в наркомате путей сообщения, на войну ушел полковником. Не знаю, удачная у него была карьера или нет. Да и как я могла это знать, когда мне в сорок первом году четыре годика исполнилось? Знаю, что ордена у него были, даже Георгиевские кресты с Первой мировой. Мать их потом коллекционеру продала — говорила, что папа ее голую и босую оставил, пусть хоть какие деньги… Ну, что о ней! Только грамота от Дзержинского сохранилась. Если хочешь, я ее тебе покажу. А за что папа ее получил, этого я не знаю. Я только его самого очень ясно помню — глаза его зеленые… А женщину, мальчика — нет, совсем ничего, — расстроенно сказала она.
— Что ж, нет так нет, — вздохнула Анна. — Да это ни для чего и не нужно, я просто так спрашивала. Может быть, Матвей когда-нибудь заинтересовался бы, сейчас вон все кому не лень генеалогические древа рисуют. Ну, вечный им покой. Мальчика ведь тоже, скорее всего, в живых уже нет, раз вы о нем даже не слышали. Хорошо у вас, — улыбнулась она. — Тишина, землей сырой пахнет, и уезжать не хочется.
— Не уезжай, — кивнула Антонина Константиновна. — Переночуй хотя бы. Куда тебе…
Она осеклась, и Анна сделала вид, что не заметила этой запинки. Конечно, свекровь хотела сказать, что ей некуда торопиться, и конечно, обе они понимали, почему.
Анна до сих пор не знала, что известно Антонине Константиновне о новой семье ее сына. Знакома ли она с Амалией и Марусенькой, бывает ли у них, приезжают ли они сюда сами? И любит ли она эту девочку так же, как Матвея?..
Все, что случилось с Сергеем, случилось уже после того, как Антонина Константиновна перебралась жить в Абрамцево, то есть не у нее на глазах. К Анне свекровь относилась так, словно ничего не произошло, а душа этой женщины всегда и для всех была не то чтобы потемками — скорее, глубокой водою.
С Сергеем же на эту тему Анна, конечно, не говорила. Она вообще только однажды вслух сказала о
