спутника великого человека. — Но Ольга Трифоновна принимала ванну, и я не мог ее побеспокоить. Она крикнула мне через дверь, чтобы я взял лекарство со столика перед зеркалом.
Этим инцидент, казалось, и завершился.
Авдеев, правда, слег, потому что у него случился конфликт с женой. И виноват в том тоже был Андрей. Он послужил камешком, который сдвинул с места лавину.
Возвращаясь домой, Авдеев вспомнил о странной на его взгляд истории с пузырьками. Андрей же не имел никакой возможности предупредить княгиню Ольгу о грозящей опасности, да и понадеялся на то, что профессор не придаст этой истории большого значения. Будучи человеком молодым, Андрей был убежден, что пятидесятилетние люди (таким был профессор Авдеев) не придают значения плотской любви. Он ошибался.
Госпожа профессорша встретила мужа ласковой кошечкой — она так надеялась, что Берестов ее не выдал.
А Авдеев нанес коварный и точно рассчитанный удар. Подобно Отелло, он задал вопрос:
— Как ты сегодня помылась, дорогая?
И как назло Ольга Трифоновна ответила ему чистую правду:
— Лучше бы ты и не спрашивал! Ты же знаешь, как плохо я переношу жару, а сегодня воды с утра не было — еле упросила гарсона принести мне полкувшина. Никто ничего не хочет делать!
— Кто у тебя был? — спросил тогда Авдеев, уже второй месяц подозревавший жену в неверности.
Жена, правда, ни в чем не созналась, а Авдеев допил все микстуры. Он подозревал всех, даже Андрея Берестова, потому что ему так не хотелось подозревать благодетеля экспедиции!
На следующий день Авдеев на раскопки не приехал. Андрею помогал Россинский и верный крестьянский сын. Карася с фотоаппаратом они найти так и не смогли. Иван Иванович сказал, что он убежден — Карась чей-то шпион, он, вернее всего, не наш, потому что он фотографирует наши укрепления. Все посмеялись и забыли.
К обеду наткнулись на край крышки саркофага.
Греки трудились отчаянно, весь Трапезунд жил в нетерпении, а мальчишки забрались на вершину башни и, рискуя жизнью, свисали с обломанных зубцов, глядя на сцену раскопок с двадцатиметровой высоты.
Приехал Метелкин. Он делал вид, что страшно интересуется археологией, и под предлогом получения конфиденциальной археологической информации увлек Андрея наружу, где стал допрашивать: не проговорился ли тот профессору о виденном вчера.
Когда Андрей твердо сказал, что ничего предосудительного профессору не сболтнул, только вынужден был выдумать про ванну, Метелкин ахнул, а потом принялся бить себя маленькими руками по бокам, чертыхаться, вертеться и признался, хихикая, каким образом Авдеев заманил в ловушку и уличил свою неверную жену.
Затем Метелкин вытащил из бумажника стопку денег и сказал:
— Это вам. Пятьсот рублей. Я знаю, как вы поиздержались.
— За что вы меня покупаете? Я не намерен доносить, — удивился Андрей.
— Можете поделиться с вашими коллегами — я знаю, что старый скряга вас грабит.
— Почему же вы раньше об этом не подумали? — спросил Андрей, все еще не протягивая руки за взяткой.
— Потому что раньше я был занят другим, — ответил Метелкин. — Но это не взятка, а плата за будущие услуги.
— Говорите, — сказал Андрей. Деньги были дьявольски нужны и ему, и Россинскому. И взять их было неоткуда — не заниматься же торговлей табаком?
— Ничего дурного я вам не предлагаю, — сказал Метелкин. — Но должен вам признаться — я безумно люблю Ольгу Трифоновну. Ее тело сводит меня с ума. И это взаимная любовь!
Метелкин пошевелил усами.
— Нам трудно встречаться. В городе всюду глаза. Авдеев настороже.
— Вам нужна эта башня? — спросил Андрей, стараясь сохранить серьезную мину.
— Эта? Нет, — так же серьезно ответил Метелкин. — Нам нужны ключи от вашего номера. Авдеев не догадается туда сунуться.
— За пятьсот рублей?
— Если вам понадобится, я дам еще.
— А моя лояльность? — спросил, стараясь не улыбаться, Андрей.
— Почему вы должны быть лояльны только к профессору, а не ко всей его семье?
Андрей подумал, что Метелкин довольно цепок в споре. И он никак не мог придумать аргументов — почему он должен отказаться от этих денег и от кофе — он и так уже задолжал в кофейне.
Ложно истолковав заминку, Метелкин вытащил еще катеньку. Налетел ветер, и громадная сотенная банкнота затрепетала, как флаг.
— Смотрите, — сказал Андрей, — как бы люди Гюндюза не стали стрелять по моей комнате.
— Ах, — сказал Метелкин. — Как будто я не знаю, что Аспасия вам придала двух телохранителей!
— Это она вам сказала?
— Все знают, — сказал Метелкин.
— А вы снимите отдельный номер, — вел арьергардный бой Андрей.
— Свободных номеров теперь в «Галате» нет даже для меня — вы просто не представляете, во сколько бы это мне обошлось.
— А я дешевле?
— Вы значительно дешевле. И потом — знаете, все-таки свои, русские люди, я могу быть уверен.
Глупая была какая-то ситуация. С одной стороны, никаких оснований отказаться от денег не было, с другой — ни один дворянин из хорошего романа не согласился бы их принять.
Метелкин, как бы уловив колебания, быстро сказал:
— Даже белье Оля будет приносить с собой. Совершенно чистое. Так что даже с точки гигиены вы застрахованы, хотя мы оба, ха-ха, очень чистоплотные люди…
Метелкин был растерян и слаб в этой растерянности. И Андрею было жалко его, вынужденного просить у мальчишки, унижаться…
В конце концов Андрей взял деньги.
Утро следующего дня выдалось ветреным, неуютным — ветер гнал серую пыль, но жара от этого не уменьшалась — только еще более сушило во рту и забивало глаза.
Греки пришли раньше Андрея, чего за ними раньше не наблюдалось… Они сидели в ряд перед входом в башню, они рады бы начать раскопки до прихода Андрея, отыскать сказочный клад и сбежать с ним в Аргентину или Бейрут, но над ними возвышались солдаты, примкнувшие к винтовкам штыки — будто ждали рукопашной. В башню они никого не пускали и потому бранились с греками.
Комендант выделил дополнительно целый взвод для охраны площади и стен цитадели, потому что в тот день не только мальчишки, но и дедушки семейств готовы были лезть на стены, чтобы не упустить знаменательный момент.
Иван Иванович пришел следом за Андреем — они спустились в раскоп вместе с греками и велели им откинуть ломы и лопаты — породу отковыривали долотами, отвертками и ножами, потому работа шла медленно, вызывая нетерпение окружающих.
Часов в десять приехал Авдеев. Он был встрепан, глаза опухли, под одним — синяк. Вместо того
