— Не говори загадками, — сказал Андрей.
— Я не могу говорить открыто — об этом еще рано знать. Не дай Бог, это они увидят — ты не представляешь — они пойдут на все, чтобы лишить нас…
— Уже скоро берег, — сказал Андрей. — Надо собираться.
От промокших брюк ногам было неприятно, Андрей провел рукой по штанине — портсигар на месте.
— Как только мы отыщем с тобой надежное место, — сказал Иван, — я все тебе открою. Мне понадобится твоя помощь.
Иван все обнимал чемодан, и пальцы его были голубыми от холода и давнего напряжения.
Андрей поднялся и пошел на нос миноносца.
— Только не думай кому-нибудь сказать, — прошелестел вслед Иван. — Я тебя найду под землей, клянусь всем святым!
Ну вот, подумал Андрей, вот вам и филантропы. Чуть что, сразу стреляют. На носу, где было больше места и берег был как бы ближе — у носового орудия собралась толпа спасенных, некоторые грелись на солнце, другие все еще кутались в матросские одеяла. Берег надвигался быстро — миноносец весь дрожал, норовя как можно скорее принести на берег скорбную весть.
С облегчением Андрей увидел у самого орудия чету Авдеевых, которые стояли подобно парной статуе, изваянной греческим классиком на тему «Мать защищает свое дитя от нападения циклопов». Матерью была Ольга Трифоновна, она обнимала мужа за плечи, и тот, приложившись толстой красной щекой к ее почти обнаженной массивной груди, охваченный за шею могучей рукой Брунгильды, блаженствовал — глаза его были пусты от иных чувств и мыслей, кроме облегчения оттого, что пребывание в шлюпке закончилось и вообще это недоразумение скоро выяснится. Андрей хотел было привлечь к себе внимание Авдеевых и спросить, не видели ли они Россинского, но потом решил, что всему свое время — разговаривать не хотелось. В сущности, корабль и все люди на нем погибли из-за Авдеевых, хоть и ни один суд не признает их вины — именно из-за них транспорт застопорил ход и остановился, поджидая письма с гидроплана. От этого изменения его курса и произошло столкновение с миной, иначе оставшейся бы в стороне.
Вдруг сердце Андрея пропустило удар — от неожиданного, радостного узнавания. Та сестра милосердия, что прыгнула с борта, оказывается, стояла совсем рядом с ним, закутанная в мужской плащ, так же, как и остальные, глядя перед собой и умоляя берег скорее приблизиться. Узнав девушку и желая подойти и сказать ей слова благодарности за смелый пример, который спас его, Андрей замер, жестоко пронзенный иным узнаванием. Вдруг он понял, что увиденная сестра милосердия — родная сестра той, что осталась в пузыре воздуха на нижней палубе «Измаила», после того, как он ушел уже глубоко под воду; ту, утешавшую раненых в кромешной тьме, Андрей видел лишь в воображении, но никаких сомнений в правоте у него не было. Андрей не мог, конечно, объяснить себе, откуда пришло к нему это знание. До гибели «Измаила» он не видел ни одной из сестер и не подозревал о их существовании. Это мгновение познания, основанного на постижении истины вне видения, было первым в цепи подобных событий, качеств, что старался заложить в Андрея еще Сергей Серафимович, заложить впрок, исподволь, чтобы они проявились уже в зрелом возрасте и помогли выжить в особых обстоятельствах, куда может попасть путешественник во времени. Но в тот момент Андрей с усилием отмахнулся от озарения, потому что озарение это было трагично. Должен ли он подойти к закутанной в одеяло сестре милосердия и сказать, что ее сестра погибла ужасной смертью внутри транспорта? В том ли его долг? Или в укрытии этой истины и оставлении в сердце сестры вечной надежды на спасение?
Андрей увидел, что девушка почувствовала его непроизвольно настойчивый взгляд и обернулась к нему тревожно, неуверенно. Андрей быстро отвел глаза.
Тем временем миноносец начал замедлять ход. К спасенным вышли два матроса с большим металлическим термосом и подносом со стаканами — они предлагали согреться крепким чаем. На приближающейся набережной видны были люди — много людей — весь город выбежал смотреть, как подходит «Фидониси» со спасенными с «Измаила».
Город встретил швартующийся миноносец гробовым молчанием тысяч людей, но потом; когда матросы побежали по пирсу, закидывая концы на кнехты, толпа кинулась к миноносцу с таким шумом и криками, словно вся она состояла из близких родственников.
В толпе выкрикивали имена — и набережная гремела оглушительно, отчаянно, и матросы стали отгонять людей, которые норовили вскарабкаться на борт миноносца.
Андрей обернулся: Авдеевых не было видно — будто они убежали вниз, не было видно и Ивана. А девушка, потерявшая сестру, перегнувшись через леер, махала руками, не замечая, как сполз с нее морской плащ, — в ответ ей кричал, подпрыгивая от счастья, совсем молоденький поручик с Георгием на груди.
Андрей стоял, погруженный в оглушительную яму шума, который его не касался, и понимал, что придется подождать, прежде чем удастся сойти на причал. Он начал размышлять, как ему лучше всего добраться до Ялты. Может быть, миноносец на обратном пути зайдет туда? Андрей полез в карман еще мокрых брюк, достал оттуда промокший бумажник, сжал между ладонями, выжимая воду. Бурая вода — значит, чернила на бумагах погибли — полилась на палубу…
Его толкнули — люди лезли на миноносец — какая-то пожилая женщина потянула его за рукав и строго спросила:
— Где здесь раненые? Я не вижу раненых. Мой муж полковник Симонов был на транспорте «Измаил».
Другая женщина оттолкнула ее, сунула под нос Андрею фотографию гимназиста.
— Он теперь изменился, — сказала она, — но узнать можно. Вы его видели, да?
Лица возникали вокруг как в быстром танце — Андрей понял — он был здесь единственным человеком, которого можно было что-то спросить, — он стоял один, без дела, неподвижно, будто ждал вопросов.
Андрей попросил прощения у старика, всем схожего с капитаном Белозерским, но без бороды. Старик хотел узнать, есть ли спасенные на других судах, и Андрей сказал, что есть. Дальше оставаться было нельзя — миноносец уже был полон родными и близкими раненых, видно, предупрежденными заранее и съехавшимися с разных мест России.
Вдруг Андрей испугался — а что, если известие о гибели «Измаила» телеграфом дойдет до Ялты и Лидочка решит, что и он, Андрей, погиб. Как сделать, чтобы успокоить ее? Надо срочно каблограмму — добраться до телеграфа и послать.
Андрей прошел на корму миноносца — здесь не было столпотворения. Он перемахнул через леер и спрыгнул на причал — до него было чуть больше сажени. Гул толпы доносился приглушенно — направление движения людей было от берега на миноносец — сейчас же Андрей был за спинами толпы.
Он пошел прочь, ускоряя шаги, потому что у него начала болеть голова от чужой боли и страха.
Он свернул за угол пакгауза. И увидел странную картину: по раскаленному солнцем пустырю между пакгаузами, не видя никого вокруг, удалялась трагикомическая чета Авдеевых. На этот раз они шли под руку, запахнув халаты, но не в силах подоткнуть белые ночные рубашки, которые волочились по земле. В свободной руке Авдеев держал красный ночной колпак, пронесенный сквозь все испытания. Волосы Ольги были распущены и стекали ручьями по плечам.
Для них это была беда куда большая, чем для Андрея или Ивана. Они потеряли все и рискуют еще, если будет расследование, потерять и доброе имя… А где же Россинский? Андрей так и не видел его…
Навстречу Андрею бежал Ахмет.
Он был в кожаной черной куртке и кожаной кепке с длинным квадратным козырьком. Черные брюки заправлены в надраенные сапоги.
— Эй! — кричал он. — Я же говорю, что ты здесь! Я тебе кричал, ты меня не видел, черт полосатый!
Андрей кинулся навстречу Ахмету. Они обнимались, тискали друг друга. Ахмет бил Андрея по плечу и кричал:
