Пиранья. Алмазный спецназ

промышленности и прекрасно знаю, что это был за фрукт... Но! — он значительно воздел палец. — При всех своих несомненных достоинствах профессор проигрывал в самом существенном: он был чистейшей воды штафирка. Вылитый «чокнутый профессор» из голливудского фильма: непричесанный, в дешевых очках, мятом пиджачке без единой регалии. А ведь мог бы присвоить себе любое звание и обвешаться орденами с ног до головы, умные советники ему не раз намекали, напоминали о патриархальном сознании народа, но наш интеллектуал не хотел слушать... А Кисулу... Вы его не видели вживую, конечно. Много потеряли. Дурак дураком, но вид! Осанка! Алый с золотом мундир, ордена сверкают, сабля наголо, фуражка золотом шита... Наполеон Бонапарт! Вот этонаш темный народ прекрасно понимал, этона него действовало, как бумажка в сотню долларов на уличную шлюху... И бедняга профессор отправился в изгнание, так на чужбине и помер... А будь он в раззолоченном мундире, появись он перед публикой во всем блеске, когда Кисулу повел танки на столицу, еще неизвестно, как обернулось бы все... Вы согласны?

— Совершенно, — сказал Мазур.

— Орденом вы не особенно довольны, а? Несмотря на то, что он — высший? Ну, признайтесь.

Тщательно подыскивая в уме наиболее дипломатические обороты, Мазур ответил:

— Не могу не признать, господин президент, что в некоторых отношениях так и обстоит, поскольку у меня...

— Да бросьте вы эти дурацкие церемонии! — жизнерадостно рявкнул президент, хлопнув его по колену. — Неужели вы еще не поняли, что со мной можно запросто? Ну, относительно запросто, я как-никак лидер и все такое прочее... Однако можете держаться не так скованно. Бьюсь об заклад, вы думаете что-то вроде: а на черта мне эта бляха, толку-то от нее... Правда? Так вот, я вам сейчас подниму настроение...

Он встал, прошел к столу и достал что-то из ящика, приговаривая:

— Сейчас вы у меня повеселеете, голубчик мой, сто против одного ставлю...

Раскрыл книжечку, аккуратно вырвал из нее листок и протянул Мазуру. Тот взял чек, но от некоторой растерянности не мог сразу определить сумму.

— Двести тысяч долларов! — ликующе возвестил президент, вновь плюхнувшись в кресло. — Чек на солидный европейский банк, через который мы ведем дела, чек, могу заверить, полностью обеспечен... Ну, поднялось настроение? А вы думали, я отделаюсь красивой бляхой за все то, что вы для меня сделали? Ага, расцвели моментально...

— Не знаю, как вас и благодарить, господин президент, — сказал Мазур в некоторой растерянности, — право же, нет слов. Вы и не представляете, сколько раз мне прикалывали всевозможные знаки отличия, но ни у кого из этих господ и мысли не возникало дать деньгами...

— Потому что были дураками, — веско сказал президент. — А я вот прекрасно понимаю, что взрослый, солидный человек одним почетом сыт не будет. Нужно же учитывать и грубую прозу жизни... Сумма вас устраивает?

— Абсолютно, — сказал Мазур. — Еще раз позвольте вас поблагодарить...

— Не стоит. Вы прекрасно поработали... и, чует мое сердце, окажете еще немало услуг республике. Человеку легче и приятнее работать, когда он видит, что кладет силы не за абстрактные регалии, абстрактный почет, а получит вполне материальное вознаграждение... Давайте выпьем. Ваше здоровье! Нет-нет, не коситесь украдкой на дверь, я вовсе не стараюсь от вас отделаться. Дела подождут. Неотложных пока что не наблюдается. И мне хотелось бы с вами посоветоваться, поговорить откровенно. Именно так, не удивляйтесь. Вы — человек посторонний, собственно, ничем особенным мне не обязанный, а значит, можете быть объективным и откровенным. Приближенные, увы, даже умные, чересчур от меня зависят, с ними нельзя говорить откровенно... А от вас я жду в первую очередь откровенности.

— Постараюсь... — произнес Мазур осторожно.

— Вы здесь бывали в незабвенные времена фельдмаршала Олонго. Вы его хорошо знали?

— Не могу похвастаться близким знакомством. Я в те времена носил не особенно высокие чины...

— Но все равно, знали обстановку и людей?

— Да, конечно.

Президент вкрадчиво поинтересовался:

— Как по-вашему, в чем были слабые стороны Олонго? Он был, в общем, неглуп и решителен, и все же... Что, по-вашему, его, в конце концов, и сгубило?

Старательно подумав, взвешивая слова, Мазур сказал:

— По-моему, он с определенного момента в некоторые вещи поверил всерьез. Всерьез стал думать, что он — непогрешим и велик, что без него страна придет в совершеннейший упадок и абсолютно все рухнет, что без него и солнце не взойдет...

— Блестяще! — воскликнул президент. — Вот именно, адмирал! Вы очень точно это охарактеризовали. В полном соответствии с моими собственными рассуждениями. Олонго перестал критически относиться и к окружающей реальности, и к себе самому. И проиграл все, вплоть до собственной жизни... Даже сбежать вовремя не успел, бегство категорически не сочеталось с образом великого, непогрешимого вождя... Ну, я тогда был в Европе, а вот вы лучше меня знаете...

— Еще бы, — горько усмехнулся Мазур, — я тогда еле ноги унес из города, слишком внезапно все обрушилось...

— Для вас. Но не для Олонго. Уж он-то обязан был предвидеть... — президент наклонился к нему, понизил голос: — Вы знаете, адмирал, в отличие от Олонго я трезво оцениваю свои силы. То, о чем мы будем говорить, конечно же — секрет. Признаюсь вам по совести, я не вижу для себя перспектив. Я, конечно, не был никогда ни идеалистом, ни романтиком... но, заняв свое нынешнее кресло, я, признаюсь, всерьез верил, что сумею переломить ситуацию. Оказалось, ничего нельзя сделать. Дело не во мне. Я, по-моему, не самый лучший, но и не самый худший лидер нации. Этакая средняя норма. И тем не менее... Как я ни старался, страна не смогла вырваться из этого порочного, заколдованного крута. Добрых тридцать лет продолжается одно и то же: в лесах сменяют друг друга разнообразные «фронты» и «движения», в столице заходится в истерике парламентская оппозиция, а честолюбивые генералы — и даже майоры, чтоб им пусто было! — всерьез задумываются о перевороте, считая, что они на моем месте смотрелись бы нисколечко не хуже... И, признаюсь под глубочайшим секретом, они в чем-то правы. Я, в конце концов, никакой не великий. Они только одного не понимают, придурки: что очень быстро столкнутся с тем же клубком тягостных проблем. Что еще, быть может, тридцать лет по джунглям будут носиться партизаны с автоматами и взрывчаткой, на дорогах будут греметь взрывы, в парламенте — драть глотку оппозиция. А прибавьте к этому еще нешуточные проблемы в отношениях меж племенами, коррупцию, интересы самых разных финансовых и промышленных европейских групп, которые сталкиваются как раз на нашей грешной земле... Вы еще не поняли, куда я клоню?

Мазур помотал головой.

— Деликатный вы человек... — усмехнулся Кавулу. — Так вот, адмирал, как бы вы поступили на моем месте? Прекрасно видя, что ничего не получается исправить решительнымобразом? Понимая, что не искорените все проблемы или хотя бы половину? Видя, что ваше пребывание в самом высоком кресле попросту бессмысленно? Только, я вас умоляю, без дипломатии! Неужели вы еще не поняли, что со мной можно говорить откровенно? И мне нужны не дежурные комплименты?

— Ну, не знаю...

— Врете! — решительно сказал президент. — Прекрасно знаете. Вы же умный человек. Повторяю, я не прошу совета. Я просто спрашиваю, что высделали бы на моем месте, прекрасно осознавая ситуацию? Закусили бы удила, как покойный Олонго? Или придумали бы что-нибудь другое?

Он смотрел напряженно и серьезно, с явственным волнением, и Мазур решился:

— Ну, если говорить обо мне... Я бы плюнул на все и решительно ушелбы.

— Ага! Купили бы домик в предместье столицы и вели благонравную, скучную жизнь отставника?