Пиранья. Алмазный спецназ

вражеские происки (тем самым, есть подозрение, обеспечивший стабильность прибылей корпорации), спасший жизнь президенту, хоть и африканскому. Не чувствуя ни малейшей неловкости — почему бы и не гульнуть, если банкет оплачен? — он лихо перебирал гитарные струны, проникновенно исполняя по единодушному заказу публики:

— Какое небо голубое!

Мы не сторонники разбоя.

На дурака не нужен нож,

ему с три короба наврешь —

и делай с ним, что хошь...

А в подтанцовке у него выступала небезызвестная белокурая красавица по имени Олеся вившаяся вокруг мелким бесом, мастерски отмахивавшая недурственный чарльстон, в коротеньком белом платье и доподлинном соломенном канотье (очень может быть, специально разысканном в Европе и спецсамолетом оттуда же доставленном, с них станется). Выплясывая вокруг, она смотрела в глаза Мазуру лукаво, игриво, весело, увлеченно — чистой воды лиса Алиса. Находя несомненное удовольствие в происходящем, она, потупив глаза, подпевала ангельским голосочком:

— Какое небо голубое...

Мы не сторонники разбоя!

На дурака не нужен нож —

ему покажешь медный грош

и делай с ним, что хошь...

Ах, как восторженно принимали их шлягер подвыпившие дамы и нажратые господа, как били в ладоши и орали! Мазур даже задумался — не есть ли это неофициальный гимн крупного российского бизнеса, очень уж удачно ложится на все происшедшее, настоящее и будущее...

Он врезалсо всего маху финальный аккорд, замер, широко разведя руки, поклонился под гром аплодисментов и спрыгнул со сцены, подал руку Олесе, провел ее к столику. На эстраду уже карабкался не кто иной, как Вадик из Ниццы со своим неразлучным баяном, жизнерадостно вопя:

— Щас спою!

Кое-где в зале маячили черные лица — надо полагать, особо доверенные и допущенные к околице сладкого пирога господа министры и прочая шушера. Насколько Мазур разглядел, они изо всех сил старались соответствовать разудалому русскому веселью, старательно орали и хлопали в ладоши — но, по рожам видно, предпочли бы что-нибудь другое, более привычное. Тем более что языком хозяевне владели и не могли оценить в должной мере ни песни, ни реплики — никто не брал на себя труд им что-то переводить, справедливо полагая, что и так обойдутся.

— Ну, как настроение, герой дня? — спросила Олеся, лукаво глядя поверх бокала с умопомрачительно дорогим шампанским. — Ты и в самом деле отлично поработал, есть за что уважать...

— Говорил же — старые кадры работать умеют, — сказал Мазур.

— Какие эмоции по поводу ордена?

— Никаких, откровенно говоря, — хмыкнул Мазур. — У меня их столько, что вешать некуда. А толку...

Олеся прищурилась:

— До меня донеслось, он тебе еще и денег дал...

— Было такое дело, — сказал Мазур. — Вот это я воспринимаю с чувством глубокого удовлетворения. Слишком долго от меня отделывались просто красивыми бляхами — на лентах, на винтах, на булавках. А вот поди ж ты, нашелся толковый африканский человек, который понял, что соловья баснями не кормят...

— Приятно иметь с ним дело, верно? — спросила Олеся с загадочной улыбкой лисы Алисы.

— Откровенно говоря, приятно.

Она понизила голос:

— А что скажешь, если я тебе по секрету признаюсь, что сегодняшний твой маленький бизнес с Кавулу — только начало?

— А что тут скажешь? — пожал плечами Мазур. — С превеликим удовольствием. В разумных пределах, конечно, то бишь — в силу моих скромных способностей и возможностей...

Она решительно поднялась:

— Пошли. Здесь не стоит...

Мазур охотно встал и двинулся за ней. Никто их ухода не заметил — всем было наплевать, вечеринка раскрутилась, как вырвавшаяся из часов пружина, на эстраде Вадик, терзая баян, задушевно орал про Мурку в кожаной тужурке, а за столиком, мимо которого Мазур проходил, чернокожего министра учили пить стаканом «Северное сияние» — что он и проделывал, выпучив глаза от несказанной новизны ощущений.

Пройдя по коридору, Олеся распахнула дверь справа. За ней обнаружился небольшой отдельный кабинет, подготовленный для романтического свидания: столик накрыт на двоих, кроме стульев присутствует еще и обширная тахта, годившаяся для любых раскованных экспериментов. С этой картиной не сочетался разве что человек в безукоризненном костюме, при полосатом галстуке, с одухотворенным видом творческого человека медленно водивший у стены каким-то хитрым прибором. От прибора шли черные проводки, прикрепленные к наушникам на голове одухотворенного.

Олеся показала Мазуру на стул, он присел и стал смотреть, как священнодействует незнакомец. Тот, повозившись еще немного, кивнул Олесе, сложил аппаратуру в черный кейс и бесшумно улетучился.

— Итак? — спросил Мазур.

— Горишь нетерпением?

— Скорее уж алчностью. Чует мое сердце, что без денег не обойдется.

— Совершенно верно, — сказала Олеся, понизив голос. — Вот теперь-то и обрушатся главныеденьги, которые тебе обещали.

— Миллион баксов?

— И даже немножко больше, — серьезно сказала Олеся. — Сегодня мы с президентом уточнили детали, то бишь проценты. Твоя доля — четыре процента.

— От чего? — тут же уточнил Мазур. — Извини уж, но я, с вами общаясь, попривык конкретно вопросы ставить...