поглядывая на избранника, выходящего из чулана. – Как просила, так и говорит. Все строго по списку: военный, но не совсем, намерения серьезней некуда, безобразия твоего не нарушит. Усов нет.
Суженый тем временем скрылся за дверью, и вскоре раздались его быстрые шаги – по кровле и в подполе одновременно. – А чего он все Бремя шастает? – растерялась страна. – Мобильный, – состроил рожу Дед Мороз Снаружи раздался непонятный шум. Страна выглянула за дверь и увидела, как избранник с грустной сосредоточенностью откручивает хвосты соседям, истошно вопящим о правах человека. На месте амбара с шершнями чернела горка выжженной земли.
Две недели, вплоть до Старого Нового года, разборчивая невеста вопрошала Деда, что это за подарочек он ей преподнес. Дает ей, например, суженый денег («Как просила», – замечает Дед) – и тут же забирает их («Обеспечивает процветание», – комментирует вредный старик). Сажает детишек играть в монопольку («Укрепляет госсектор», – говорит Дед), а потом отнимает все фишки («Не допускает передела собственности», – гордо извещает Мороз). То скажет ей, что так ее правая рука хотела, то голова, то сердце. То левая нога.
– Да что же это он делает такое непонятное? – удивилась страна, глядя, как суженый продолжает ежедневно ходить к соседям, приглашая их в гости, гладя по головам и попутно пребольно ущипывая за бока.
– Соответствует твоим чаяньям! – пояснил Дед с ухмылкой. – Говорил же, сперва сообрази, чего ты хочешь. Хотела Не-Знаю-Что – получила Не-Знаю-Что. Теперь сама разбирайся, а мое время вышло.
Чихнув напоотедок гриппом, отчего у страны тут же заложило весь Екатеринбург, Дед Мороз исчез окончательно.
Стоило ему пропасть из поля зрения страны, как ее прежние женихи заметно активизировались и принялись выстраиваться под суженого: некоторые подлаживались, иные прогибались, а иные и просто ложились под него. – Э, э! – осадила их страна. – Вы, кажись, посягаете на мои супружеские права! – Что делать, матушка! – пояснил один из женихов, самый бойкий. – Сначала он нас, а потом, даст Бог, с его милостивого соизволения и мы тебя понемножку! – Не подряжалась я так-то, чтоб вы сперва друг с другом, как нехристи, а потом меня всемером! – роптала страна, глядя на эти игрища. – Да не сладить ему одному- то, – говорили женихи, а сами знай покряхтывали. – Ты ж хотела консолидации? Вот тебе и консолидация: вишь, какую мы леткуенку танцуем!
И впрямь, вся компания выстроилась в колонну, сзади встал суженый – и колонна мигом подравнялась, как бы насаженная на шампур. В стороне остался только кудреватый, мудреватый, который кричал, что один главный суженый на страну – это недемократично. – А ты бы как хотел? – спрашивала страна с недоверием. – Демократично – это когда правоцентристская коалиция во главе со мною, – с достоинством пояснил кудреватый. – Это что ж за коалиция? – изумилась страна. – Я, лысый и писающийся. – Ну, милый, – отвернулась от него страна, – сам давай совокупляйся со своими правоцентристами. Я ж тебе не Штирлиц, чтоб любить только стариков и детей.
Суженый тем временем выполнял супружеские обязанности все активнее, но понимал их довольно своеобразно. Во-первых, он неутомимо лазил по всей стране, заставляя ее непрерывно почесываться и хихикать от щекотки. Во-вторых, он непрерывно и очень сильно хлопал ее по разным местам, утверждая, что обнаружил в складках затаившегося шершня. Главное же, своими прозрачными бесцветными глазками он успел до такой степени обворожить всех чад и домочадцев страны, что они дружным хором жужжали ей в оба уха: «Дайся ему, дайся ему!»
Подождите, я еще не выбрала! – оправдывалась страна.
– Выбери досрочно, не то у него рейтинг упадет!
– Что упадет?
– Что, что! Будто не знаешь! На что он тебе нужен с упавшим рейтингом, ты ж хотела состоятельного! Может, тебе этих хочется? Так у них рейтинги давно висят, по три процента осталось, а у него пятьдесят пять с копейками!
– Столько не бывает! – ужасалась страна. – Мамочки, как же я с ним буду!
– Ничего, милая, – утешали родственники, – усатого тридцать лет терпела, а у него за сто зашкаливал, до сих пор, чай, все болит…
– Так ведь я ж при нем в сплошную дыру превратилась! – с ужасом вспоминала страна.
– Зато боялись тебя все!
– Ну ладно, ладно… Но он мог бы хоть программу свою изложить!
– Обломись! – скомандовал в эту самую секунду суженый, и хотя команда относилась к очередному шершню, страна ее сочла за экономическую программу. «Ну-к что ж, ничаво, – подумавши, рассудила она. – Не хужей всякой другой. Коротко, ясно, непонятно – что еще нужно от экономической программы?» Тем более что у предшествующего суженого программа была почти такая же лаконичная, но менее приятная: «Перебьес-ся!» Так и перебивалась восемь лет с хлеба на квас, с петли на удавку.
Между тем приближался день свадьбы, когда страна должна была заявить об окончательном выборе. Со дня помолвки прошло три месяца, за каковое время суженый успел обползать ее всю, в особенно горячих точках побывав даже не по одному разу, но к главным обязанностям не приступал, блюдя законы. Только рейтинг показывал издали – то ли обнадеживал, то ли грозился.
– Ты бы хоть, голубчик, порассказал мне, что делать-то будешь со мной, – спрашивала страна, с трудом отыскивая суженого в своих складках. Он уже помнил все ее трещинки.
– Я, мать, борьбой занимался, – отвечал суженый. – Все как есть важные точки на теле знаю, и даже точку джи. Слыхала про точку джи?
– От нее, говорят, самый кайф, – мечтательно вздыхала страна. – А где ж она?
– Вот и увидишь, – немногословно отвечал суженый и снова нырял в очередную складку, где обвораживал холодными глазками недоверчивых поначалу жителей.
Свадьбу справили пышно, суженый, ставший наконец новобрачным, поблагодарил гостей, свернул обед («Не люблю церемоний»), мягко выпроводил иностранных гостей и пояснил, что ему не терпится остаться с молодой женой.
– Диктатура, – в один голос, но на всякий случай не очень громко сказали кудреватый, писающийся и лысый.
Но новобрачный расслышал.
– О диктатуре, – сказал он очень ровным голосом, – больше всего говорят те, кто на самом деле мечтают о собственной диктатуре. Усвоили? Не слышу!
Впрочем, и слышать особо было нечего, потому что из правоцентристской коалиции донеслось характерное журчание, а это означало, что они все поняли. Новобрачные удалились в покои.
…31 декабря того же года Дед Мороз, как водится, прибыл на территорию страны.
– Ну что скажешь, матушка, как тебе с новым мужем? – спросил Дед, удивляясь, что его никто не встречает. Холод стоял в стране, над которой голубело ледянистое небо цвета глазок суженого. Народишко шевелился вяло, и даже пылкая оппозиция помалкивала. Все было как-то замедленно и ровно, словно погрузилось в ледянистый кисель.
– Хорошо ль тебе, спрашиваю?! – воскликнул Дед, поражаясь такому равнодушию.
– Что воля… что неволя… все одно, – донеслось из алькова. Это в полусне бормотала страна.
– Ахти, да как же он это сделал?! – вопросил Мороз. – Такая всегда оживленная была, до буйства доходило!
– Точка джи, – отвечала страна из полузабытья. – И так мне, дедушка, хорошо стало… прямо как никогда…
– Что за точка? – недоверчиво осведомился Дед.
– А вот я тебе сейчас покажу, – послышался ровный голос, и Дед Мороз почувствовал не очень сильное, но уверенное нажатие не совсем даже понятно куда. Как бы то ни было, он ощутил небывалое спокойствие и без различие, стойкое нежелание шевелиться и жажду покоряться. Вся его прежняя суетливая жизнь, полная раздачи подарков и беготни по бедным семьям, лазанья по каминным трубам и исполнения идиотских желаний, представилась ему напрасной и утомительной. Ему захотелось лежать в сугробе, с полною инертностью относясь к тому, что с ним сейчас сделают. Он почувствовал даже некоторое сокращение своих мыслительных способностей, да и зачем ему было думать в этом необычайно приятном состоянии? Сила воли у него тоже начисто атрофировалась, и он начал было заученно
