произносить: «Что воля… что неволя… все одно…» – но вспомнил о миллионах ожидающих его малюток, стряхнул с себя оцепенение и трезвым взглядом оглядел страну. Он еще много кому и много чего был должен, а она, кроме денег, никому и ничего.
– Понравилось? – спросил суженый.
– Ничего, приятно, – рассеянно отвечал Дед Мороз. – И надолго с ней такое?
– Как получится, – пожал плечами суженый.
– Есть-пить не просит?
– Да зачем ей теперь есть. Она видит, что я бегаю, ну и сыта. Ты ступай, дед, ступай. Тебе же меньше беспокойства. Она тебя теперь в ближайшие восемь лет ни о чем не попросит.
– А… ну-ну, – не очень уверенно сказал Дед Мороз и сначала медленно, а потом все быстрее понесся в свою Лапландию, где долго еще отогревался горячим чаем.
А страна в своем полусне почти ничего и не заметила:
– Энто ктой-то приходил?
– Новый год приходил, спи, – отвечал муж.
– А чего ему надо?
– Ничего не надо, пришел и ушел. Нечего ему тут делать.
– Энто правильно, – сонно сказала страна. – Как у нас там, все в порядке?
– Все штатно, – лаконично ответил муж.
– Ну и хорошо, – с трудом проговорила страна. – Теперь вообще все хорошо, давно бы так. И чего я, дура, страдала?
Сходила под себя, повернулась на другой бок и продолжила поступательное движение по своему особому пути.
ПОЛНОЧНЫЕ ЗАПИСКИ
По Кремлю пошел слух, что Дед пишет мемуары.
Сначала никто не поверил. После того как он тяжело сошел с кремлевского крыльца, с сипением выдохнул Путину «Берегите Россию» и скрылся в Барвихе, свита с облегчением вздохнула. Непредсказуемый период российской истории кончился. Все стойко надеялись, что Дед погрузился в тяжелую русскую спячку и перешел в разряд реликвий.
Первые намеки прошелестели весной.
– Пишет?
– Каждый день по три-четыре страницы. Собственноручно.
– Может, Ваяьке диктует?
– Да он Вальку и близко не подпускает!
Пошли к Вальке. Тот, как обычно, сидел в своем теневом кабинете со спущенными шторами и объяснялся жестами.
– Валентин Борисович, – робко кашляя, интересовалась чиновная шушера. – Правда ли, что в скором времени… ваш, то есть наш, бывший, то есть первый, патрон, то есть президент… изумит человечество новым шедевром?
Валентин в своей манере загадочно пошевелил бровями, дернул плечом и пожевал губами.
– Плохо дело, – смекнула челядь и затаилась понорам.
Ближе к осени стало достоверно известно, что первый президент России практически не встает, но не потому, что лежит, а потому, что пишет. Каждую ночь он просовывал под дверь барвихинского кабинета несколько страниц, мелко и плотно исписанных его неповторимым почерком. Дочь бесшумно собирала листочки и относила проверенной машинистке, тут же набиравшей текст на компьютере. Сенсационность ожидалась такая, что издавать книгу Дед намеревался за рубежом. Правда, по-русски, чтобы там никто ничего не понял. Вслед за этим предполагалось издание в России, но по-немецки. Видимо, чтобы понял только Путин.
Путин понял и срочно поехал в Барвиху. О тайне этого августовского визита говорили всякоге, но подлинной его подоплеки не знал никто.
– Ну что, Борис Николаевич? – осторожно спросил второй президент России тоном неистового Виссарионыча, заехавшего в Горки навестить хворого Ильича. -Как творческие успехи?
– Тяжело, – покачал головой президент. – Серьезная проза – она, знаете, требует… всего человека… Гораздо более ответственное дело, чем государственная власть.
– Да-да, – кивнул Путин. – А о чем пишете?
– Намерен подвести некоторые итоги, – тяжело вздохнул Дед. – Раздать, что называется, сестрам по серьгам… Объяснить свои действия… В общем, прочтете. А… не намерены ли вы осветить отдельные события прошлого года? – осторожно спросил преемник. – Историю моего назначения, все дела?
– Да знаете, – уклончиво отмахнулся Дед, – я как-то все больше о своей внутренней жизни.
– А-а, – протянул второй президент с характерным для него непроницаемым выражением лица. – Я тут, знаете, тоже пописываю… Написал вот в марте месяце один указ о неприкосновенности… Теперь вот думаю: может, мне еще какой-нибудь указ написать? Несколько, так сказать, подкорректировав предыдущий?
– Это уж ваши творческие планы, – развел руками Дед. – Сами знаете, у нас, писателей, не принято вмешиваться в чужие замыслы… Главное – берегите Россию.
– Это уж будьте благонадежны, – рассеянно ответил второй президент России и мрачно вылетел куда-то. Он все время куда-то вылетал. Челядь, заметившая помрачнение черт первого лица, окончательно притихла и перепугалась.
– Всем как есть врежет, – шушукались по Кремлю.
– Про кого хоть пишет?
– Говорят, отдельные главы про Лужкова, Коржакова, Чубайса… Про олигархов всех…
– И что, вся правда?
– Вся как есть! Чего ему бояться? Он же неприкосновенный теперь.
– Что… и полковнику влетит?
– А то!
– Господи, чего ж тогда ждать-то…
Первым, как всегда, опомнился Коржаков. С трудом выучившись ставить подпись, писать он умел неважно, а потому созвал прессу и приступил к диктовке.
– Ну чего, ребята, – сказал он, удобно располагаясь в кресле. – Приступим к сочинению второй части. Действия врага надо что? – предупреждать. Он бабахнет свою пачкотню, а мы – свой бестселлер. Сегодня я намерен раскрыть все кремлевские тайны. Все, что держал в загашнике. Во-первых, – Коржаков закатил глаза и задумчиво почесался, – пил он страшно.
– Знаем, – разочарованно протянула пресса.
– Да не знаете! – торопливо продолжал Коржаков. – Вы думаете, он водку пил? Ему водки-то уже не давали, так он засасывал вообще все, что горело! Почему он в Шенноне-то выйти не смог? Потому что это и не планировалось, там посадка-то аварийная была! Горючего не хватило! Он приноровился из двигателя керосин отсасывать, шланг у него такой был специальный. Подзаправились – и дальше полетели.
– Да ну? – недоверчиво пронеслось по рядам. Диктофоны, однако, включились.
– А то! – неудержимо понесся Коржаков. – Еще…это… в туалет он ходил.
– А вы не ходите? – съехидничал кто-то.
– Кто сказал?! – взорвался Коржаков. – Вывести! Ну да, – продолжал он, остывая, – хожу иногда… Но разве ж я так хожу? Я понемногу, размеренно… А он – он вообще не вылезал! Вы думаете, почему он в Шенноне-то не вылез? Он в сортире сидел!
– Вы же говорили, что он керосина наглотался! – невыдержал кто-то.
– Ну правильно, – не растерялся Коржаков, – керосину-то наглотался и сидел в сортире. Так до
