чудище лес-ное», принялся почесывать себя под перьями.
– Однако земля дрожит, – поделился наблюдением Горыныч. – Кто это там еще в наш нерушимый монолит?
В ту же секунду вместо ответа на его вопрос на поляну гулко рухнула ступа. Ступа передвигалась скачками, чем и объяснялась дрожь земли. Из летательного аппарата, ковыляя на костяной ноге, тяжело вышла Баба Яга.
– Женщины Киевской Руси к вам с поклоном, – проскрежетала отвратительная старуха.
– Чего тебе надобно? – грозно спросил Добрыня. – Мы благотворительностью не занимаемся. То есть занимаемся, но ровно в тех пределах, которые определены властью…
– Да какая мне благотворительность, милок! – замахала руками Яга. – Мне бы в партию, партейной быть хочу на старости лет… Чтоб хоть помереть с членским билетом, э-хе-хе…
– Да куда ж тебе в собственную княжескую партию?! – возгласил Добрыня. – На себя посмотри, ты ж нам все представительство попортишь! Изо рта тухлятиной несет, на щеке бородавка, на лбу другая! Нечисть болотная, скольких ты богатырей себе на завтраки ухомячила, ненасытная ты утроба, пережиток язычества!
– Именно, именно что пережиток язычества, – закивала старуха. – Фольклорным персонажам, рассказывают, один конец хотят сделать. Водяные, лешие, кикиморы болотные третий день слезами умываются: нет, говорят, нам места в стране победившего христианства! Но ты пойми, милок, и наши резоны: новая национальная идеология – оно, конешно, хорошо. Но ведь и мы все -вот они, имеемся в наличности! Нас-то ты куда денешь? Пока последний леший вымрет, не один век пройдет, а князю власть укреплять надобно немедленно. Вот мы и предлагаем… в виде разумного как бы компромисса… Опять же мною не брезгуй, я кадр ценный: жабьей слизью привораживаю электорат. Или ты думаешь, князь престол получил без нашей помощи? Да я и свидетелей приведу, что ворожила ему, вот глянь-ка! – И мерзкая старуха пустилась в непристойную пляску, высоко задирая костяную ногу. Тотчас со всего леса слетелись воровы, гулко грая: «Владимира Кра-Кра-Красное солнышко в князья! Он сделает нашу родину кра-кра- краше!»
– Видал пиар? – прищелкнула языком бабка. – Для Горыныча берегла, да раз уж не сложилось у него – берите. Выборы-то, чай, не последние…
– Какие выборы, бабка?! – осадил старуху Добрыня. – У нас тут, чай, не Новгород!
– Оставь ее, Никитич, – прошептал Попович, – мало ли… Все-таки она народ…
– Народ, хлопчики, – закивала бабка, – как есть народ! Ну как, берете в партию? А то, сами знаете, беспартейным ноне на болоте неспокойно.
– Транспорт зарегистрирован? – сурово спросил Добрыня.
– А как жа! – воскликнула бабка, плюнула на ступу и протерла рваным рукавом своей кацавейки. На ступе проступил регистрационный номер скифских времен.
– Да Бог с ней, пущай вступает, – разрешил Илья. – Все ж таки женщина, у нас пока ни одной не было. Еще бы нам представителя славного поколения отцов…
Словно откликаясь на его призыв, из леса валко приковылял леший с густо-зеленой бородой из мхов и лишайников, со свитой из бледных поганок и румяных мухоморов. Следом за ним визгливой толпой, приплясывая и брызгаясь болотной жижей, тянулись кикиморы.
– Это еще что за нечисть? – брезгливо повел носом Попович.
– В партию вла-а-асти! – нестройно пропели кики моры.
– Да разделяете ли вы нашу идеологию?! – рявкнул Горыныч на правах партийца со стажем.
– Как есть разделяем! – рапортовали добровольцы.
– А в чем же ваша идеология? – хитро прищурился Попович.
– Любовь к родным лесам, – начал леший.
– И болотам! – вякнула старшая кикимора.
– Властная вертикаль…
– Опять же добро…
– Побольше добра! – заухал филин на плече у лешего.
– Владимир – наш князь! – импровизировал Соловей-разбойник, входя во вкус. – Всех побьем! Заокеанских воротил к ногтю! Тридевятое царство с его кредитами – на хрен!
Слыша эти крики, Владимир Красное Солнышко в своем ДЕорце заметно приободрился.
– Эк народ поддерживает мои инициативы! – заметил он.
– Так точно-с, – рапортовал стряпчий.
– Поразительно, как быстро я всех построил! – изумлялся князь. – Что значит монотеизм! Теперь я всех идеологических противников… буквально одним махом! Моно-махом, по-заморски говоря! Может, мне и впрямь стоит назваться Владимиром Мономахом?!
– Никак нельзя-с, еще рано-с, – робко напомнил стряпчий. – Еще сто лет, не менее!
– Да кто ты такой, чтобы мне указывать, невымытоерыло! – прикрикнул князь. – Читай академика Фоменко! Ежели его почитать, то мы все одно и то же лицо: и Владимир Красное Солнышко, креститель Руси, и Владимир Мономах, объединитель Руси, и Владимир Ульянов, модернизатор Руси, и Владимир Путин, унификатор Руси!
Стряпчий почтительно умолк. Восторженные крики за стенами дворца усиливались.
– Пойти, что ли, поприветствовать подданных, – заметил князь, слез с трона и вышел на балкон.
Взору его открылось неописуемое зрелище. Посреди главной киевской площади восседали три богатыря, а вокруг них ликовало море разливанное всякой нечисти: заливисто свистал Соловей-разбойник, да и свистал-то что-то препохабное – попурри из «Прощания славянки», «Степь да степь кругом» и «Марша коммунистических бригад»; притопывала костяной ногою Баба Яга; кикиморы и русалки, распустив зеленые мокрые волоса, ритмично щелкали хвостами. Горыныч пыхал пламенем, делая салют. Вся лесная, речная и пустынная нечисть, которая только водилась в обширных владениях князя, от домовых до водяных, от ведьм до колдунов, сошлась непосредственно под балкон верховной власти с намерением засвидетельствовать свою лояльность.
– Что это, Бэрримор? – выругался по-заморски киевский князь. По-русски это примерно означало «Что за фигня?!».
– Партия власти, сэр, – бодро рапортовал Илья, на кушавшийся по случаю празднества хмельной браги, которую в изобилии приволокли ведьмы. – Народ дружно вступает в центристскую организацию, которую мы уже назвали Партией Интеграции – За Демократию, Единство, Центризм! И аббревиатура получается удобная, привычная русскому слуху.
Князь пожевал губами, составил аббревиатуру и позеленел.
– Ну, – сказал он грозно. – А какая у вас оппозиция?
– Нету у нас оппозиции! – радостно заорал Горыныч. – Какая ж у нас, у таких, оппозиция! Всех огнем пожжем, слизью задушим! Аида к нам, Володюшка, трын-траву курить!
– Ну раз так, – проскрежетал князь, – я буду ваша оппозиция…
Но этого зубовного скрежета никто уже не расслышал. Страна, уставшая от распрей, наслаждалась единством. Скоморохи гудели в дудки.
– Я об одном только думаю, – тихо склонился Никитич к Поповичу. – Об чем же теперь сказки-то будут складывать? Все же за добро, кто же против-то? Ведь об нас теперь ни одной сказки, ни одной былины не будет!
– А тебе оно надо? – тяжелым, хмельным голосом спросил Попович.
– Да нет, в общем-то… Так, интересно…
Ну и не задавай глупых вопросов, – отвернулся Попович и отхлебнул еще медовухи, изготовленной кикиморами из болотных кувшинок. – Слышь, Соловушка! Грянь-ка еще раз нашу, русскую: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»!
КЛЕЦ, или ПРАВДА О СЛУЧАЕ МИСТЕРА ВОЛЬДЕМАРА
