Но мне не так-то легко дышать через трубку, к тому же в маске я чувствую приступ клаустрофобии. Я выплываю на поверхность, чтобы избавиться от маски и трубки. Вижу там Джейми в маске, подскакиваю в воде и хихикаю, когда он бросается на меня. Он снимает маску и трубку и предлагает обследовать остров.
Мы идем к берегу — неуклюжие в своих больших ластах., — Ты не замерз? — спрашиваю я.
— Вообще-то вода холодная, — отвечает он.
По его тону я догадываюсь, что нам предстоит серьезный разговор, и мне уже не так весело.
На берегу он поворачивается ко мне.
— Какого черта ты вяжешься к этому парню?
Я ошеломлена.
— О чем ты?
— Ты флиртуешь с этим парнем, — упорствует он.
— Ты о капитане Томе?
— Не валяй дурака! — взрывается он. — Я тебе не верю!
— А я — тебе, — в тон ему отвечаю я.
В ластах я чувствую себя рыбой-клоуном и должна их снять, прежде чем продолжить разговор.
— Мы просто друзья, — говорю я, поддразнивая его. — Кроме того, я полагаю, что есть вещи, которые не нуждаются в подробных объяснениях.
— О'кей, — кивает он. — Принято.
— Ведь ты не можешь подробно описать все то, что чувствовал за те дни, что мы здесь.
— Значит, ты возвращаешься ко мне, — говорит он.
— Нет, — отвечаю я. — Прежде чем вернуться, надо уйти. Я не флиртовала с этим парнем. Мне он просто понравился.
Мы идем и идем. Мы оба курим, и это так не вяжется с синим небом и зеленой водой. Мы проходим мимо молодой пары, взявшейся за руки.
— Привет! — говорят они, словно мы все связаны одной ниточкой, подобно четырем горошинам в стручке.
Джейми адресует им от нас обоих безжизненное «Хэлло».
И вот мы уже снова на берегу, откуда начали путь. Молча смотрим на наш парусник. Джейми опускается на песок, я сажусь рядом.
Он поворачивается ко мне и бормочет:
— Извини.
Я знаю, как ему трудно извиняться, и в таких случаях обычно говорю: «Скажи, что больше так не будешь», а услышав эти слова, отвечаю: «Нет проблем» или «Все в порядке».
Я спрашиваю:
— За что ты извиняешься, Джейми?
— За то, что не слушал тебя. Сожалею, что втянул тебя в это дело.
— Ты поставил меня в неловкое положение, — говорю я, и голос мой дрожит.
— Я понимаю… — мямлит он.
И я чувствую, что он действительно раскаивается. Меня пугает то, что я слишком быстро перехожу от неприязни к симпатии, и тут же возникает вопрос: а может, я не одна такая?
Войдя в воду, Джейми спрашивает, как по-моему, курит ли сейчас капитан Том сигарету с марихуаной.
— Наверняка, — отвечаю я.
— А как ты думаешь, можем мы опрокинуться и утонуть?
— Можем, — откликаюсь я. — И будем плавать вместе с рыбами.
Изображая рыбу, он приближается ко мне, при этом пальцы его трепещут, как плавники. И осыпает меня короткими рыбьими поцелуями. Потом мы надеваем маски, ныряем и плывем к паруснику.
МОЙ СТАРИК
Единственный путь для женщины, равно как и для мужчины, познать себя как личность — творческая работа.
Прикрепите к кровати, к зеркалу, к стене табличку «леди», и пусть она там остается, пока вы не прочувствуете каждой частичкой своего существа: мы предназначены судьбой к наслаждению, призваны возбуждать и удовлетворять мужскую часть человеческого рода. Настоящим женщинам это известно.
— При ходьбе смотри вверх, — говорила Рита, сестра моей бабушки, тем летом, когда я гостила у нее в Манхэттене. — Подбородок выше! — И она слегка похлопывала по своему подбородку тыльной стороной ладони.
Мне шел семнадцатый год.
Я слушала ее, потому что она была красивая: для женщины, пожалуй, высоковата, зато тонкая и гибкая, с узкой костью, с длинными белыми волосами, которые носила, как головной убор.
В тот последний вечер, который я проводила у нее, мы собирались в театр. Она надела блузку с индейским узором и облегающую юбку. Я пряталась за дверью ванной, поглядывая, как она красит губы красной помадой, которую придумала, по ее словам, сама Коко Ша-нель. Она заметила меня и критически оглядела сверху донизу. Ее взгляд остановился на моих сандалиях «Dr. Scholl's» на деревянной подошве — причуде, сохранившейся со школы.
Когда я шла за ней в спальню, сандалии громко стучали по деревянному полу.
Она покачала головой.
Я сказала:
— Других у меня нет.
Тогда тетя Рита вручила мне пару темно-синих лодочек. Мне они показались похожими на те, что носят стюардессы: они были на размер меньше, чем нужно, но я в них втиснулась. Мы еще не вышли на улицу, а ноги у меня уже болели.
— Так-то лучше, — сказала тетушка.
Весь первый акт она сидела тихо и не проронила ни звука, пребывая в немом восхищении.
Во время антракта она пошла в туалет, чтобы принять пилюлю. Она никогда не принимала пилюли прилюдно. Мне пришлось ждать ее в вестибюле. Ноги затекали, и я переступала с ноги на ногу, по очереди давая им отдохнуть.
Я рассматривала толпу, и в голове вертелась одна мысль: «Это Люди, Которые Посещают Театр в Манхэттене».
Какая-то пожилая женщина улыбнулась мне и заговорила с мужем, после чего он обернулся и посмотрел в мою сторону. Потом то же самое сделала другая женщина. Я плохо представляла, как я сейчас выгляжу, и мое лицо вспыхнуло от волнения при мысли, что, возможно, здесь я кому-то кажусь красивее, чем на самом деле.
Потом я поняла, что они смотрят на кого-то, кто стоит за мной, и оглянулась сама.
В первую очередь привлекали внимание ее ноги — длинные и загорелые, — а потом уже глаза, скулы, зубы, великолепные, как на снимке из иллюстрированного журнала. Ее спутник был старше ее — крупный мужчина, широкоплечий, высокий, светловолосый, с обветренным лицом. Он не был красив в буквальном смысле этого слова, но имел привлекательную внешность. Он явно подтрунивал над ней, а она говорила что-то вроде «о'кей» и сгибала руку. Он крепко сжимал ей руку выше локтя, и я скорее видела, чем
