Остроухий черт со шрамом встрял без разрешения:
— И деньги!
— О деньгах я и не упоминаю! — заревел Нарик. — Деньги ты мне должен — отдай… Я — вор в законе, и за меня вся масть будет мазу держать… Мне западло с крысятника долг не взять…
Швец громко засмеялся:
— Нарик, блатные говорят, что кого в зоне короновали, у того венец золотой. А кто на воле покупал, у того — жестяной…
Джангир жестом оборвал его и спокойно спросил:
— Сколько же я тебе, сынок, должен?
Нарик не успел ответить, как черт с ушами выскочил:
— Копейка в копейку — один миллион двести тысяч баксов…
Джангир не удержался, переспросил:
— Это по какому же расчету?
— По семейному… Тех денег, что тебе отец дал на сохранение… таксомоторный парк можно было купить… Понятно?
— Понятно… — смирно кивнул Джангиров, молчал, о чем-то думал. — Шальные, больные времена…
Нарику показалось, что Джангир в уме считает деньги.
— Ты мне рога не мочи! И не вздумай торговаться со мной… — презрительно сказал Нарик. — Я не успел тебе сказать, что мы тут по случаю прихватили твоего соленого америкашку, армяшку с Авлабара…
— Зачем это тебе? — спросил Джангиров.
— Мне он ни за чем — он тебе очень нужен… поэтому, клянусь Всевышним, он ни на один час не переживет моего брата… Если ты не спасешь Ахата, знай это твердо…
Черт со шрамом радостно заулыбался:
— Сам его исполню…
— Слушай, тебя, кажись, кличут Мамочкой? — неожиданно подал голос Швец. — Наслышан я о тебе…
— Добрая слава не лежит, а бежит, — весело осклабился, задвигал по щеке красным шрамом Мамочка.
— Ну да! — согласился Швец и показал на его шрам на морде. — Вижу, что за славу твою тебе уже пасть рвали… А я справедливость люблю… Как только шеф дозволит, я тебе обязательно порву пасть с другой стороны… Перед смертью…
Знаешь, как Христос вам заповедовал: если тебе порвали пасть слева — подставь правую…
Мамочка не успел ответить, потому что Джангиров сказал:
— Ты, Нарик, слышал у нас дома слово «еттим»… Несчастный урод, сирота людская… И наши отцы нас предупреждали: главная радость в жизни еттима — дождаться часа, когда можно плюнуть в лицо благодетелю…
— Спасибо тебе, благодетель мой, — шутовски поклонился Нарик. — И ты запомни: кровью красны платежи…
Джангиров так же горестно-серьезно, не обращая внимания на слова племянника, сказал:
— Все, что я сделал для вас с братом, ты уже забыл. Глупо напоминать… Но я сделаю тебе сейчас самое большое благодеяние… Ты уйдешь отсюда живым.
Больше мы никогда не увидимся… Если ты еще раз попадешься мне на дороге, я велю тебя убить…
35. ВЕНА. ХЭНК И ЕГО КОМАНДА
Рудди Кастль позвонил в половине седьмого утра. Из пучины тяжелого пьяного сна Хэнк всплыл мгновенно, как водолаз, которому подрезали воздушный шланг.
Дело в том, что Хэнк всегда расселял свою команду в разных гостиницах — из предосторожности, на всякий случай. Утренний контрольный обзвон происходил в девять — Лоренцо набирал номер Магды, та звонила Рудди, который отзванивал шефу. В девять! А не спозаранку!
— Что-нибудь случилось?
— Нет, нет! С нами все в порядке, — поспешил успокоить Рудди. — Ты телевизор не смотрел?
— Когда? Ночью? — разозлился Хэнк. — Я и днем эту гадость не смотрю!
— Зря, — сказал Рудди.
Все знали, что Хэнк Андерсон ненавидит телевизор. Экран — дверца в отвратительный ему мир. Нажал кнопочку, и в твой дом, в твое укрытие врываются толпами, как в послед-ний вагон, вопящие негры, грязные жиды-каики, вонючие латиносы с их опереточными страстями, въедаются в мозг рекламные клипы с корыстной чепухой, стреляют на ненастоящих, понарошечных войнах, трясут бетонными харями политики. Виртуальный далекий мерзкий мир превращается в реальное жизненное дно.
— Короче! Ты чего хочешь? — спросил Хэнк.
— Передают, что в Оклахоме бойцы взорвали правительственный билдинг…
Положили тьму людей… Ты ничего не знаешь?
— Нет, — сказал Хэнк и окончательно проснулся. Посмотрел направо — рядом с ним беспробудно дремала пьяная девчушка. Хэнк с отвращением смотрел на нее. В серых предрассветных сумерках у девки было острое лицо зарезанной курицы. Как она попала сюда?
Как ее зовут?
Где подобрал?
Все покрыто сизым туманом тошнотного похмельного пробуждения.
— Алло, ты меня слушаешь? — забеспокоился Рудди.
— Слушаю… Противно, но слушаю…
Рудди осторожно спросил:
— Ты ничего про это не знаешь?
— Нет! Не знаю. Это не наши…
— Я вот что думаю… — начал было Рудди.
— Поменьше думай — позже состаришься, — строго указал Хэнк.
— Ага, — согласился сразу Рудди. — Может, позже умрем. Какие указания?
— Гоните ко мне в отель… Все…, Будем завтракать и думать.
Хэнк положил трубку, опустил голову на подушку, закрыл глаза. Подумал, что эти шустрики в Оклахоме его обогнали. Или сделали фальстарт. Во всяком случае, сейчас это было.крайне неуместно. Он повернулся к девице, сопевшей аденоидными ноздрями. Потолкал брезгливо в плечо, потом тряхнул сильнее, дождался, пока она затрепетала нежными куриными перепонками век.
— Все, подруга, сеанс окончен… Вставай, пора домой… Мама заждалась…
Встал с кровати, бросил около девки на тумбочку сотню и отправился в ванную. В дверях еще раз обернулся:
— Подъем, красотка… Не тяни… Давай быстренько… Я тороплюсь…
Долго стоял под холодным душем, приходя в себя, дожидаясь, пока осядет в голове дым перегара, стихнет бешеный напор похмелья. Потом крепко растерся махровым полотенцем, накинул белый халат, вышел в комнату и с удовольствием увидел, что девки уже нету. На бумажной салфетке было написано по- немецки: «Ты дурак».
— Ну и слава Богу, — благодарно вздохнул Хэнк.
Достал из тумбочки две таблетки байеровского аспирина, взял из мини-бара бутылку перье, выпил и начал медленно одеваться.
Хэнк делал это тщательно. Подобрал носки к замшевым туфлям-мокасинам, светлые брюки к темному блейзеру. Поскольку одной рукой неудобно было завязывать галстук, Хэнк с удовольствием носил
