— Гопа велика ли — интересуюсь…
— Сколько их там? — осведомился Швец в трубку и, зажав ладонью микрофон, сообщил:
— Один там с ним… Тоже ксива из МВД… Кузьмичев фамилия…
Джангир повернулся к Десанту, каменно-неподвижно внимавшему разговору хозяев.
— Ну-ка, сходи приведи их сюда… Обоих… Вежливо… Винтарь-то убери за стойку. Он тебе с этими ни к чему… Пока еще…
Глядя вслед Десанту, быстро и гибко метнувшемуся к двери, Швец сердито бормотнул:
— На кой они тебе? С этим цепным все равно никакой игры не будет… Так хоть силу показать. Пусть знает, что мы на него со всей конторой болт положили…
— Это ты не прав, Коля. — Джангир снова взгромоздился на высокий стульчик.
— Есть непреложный закон — нельзя до последнего выстрела перекрывать каналы связи. Пока поступает информация, всегда есть шанс использовать ее на пользу…
— И от вражин?
— Особенно! Если ее правильно понять, а потом надлежаще применить — цены ей нет…
Десант, вошедший первым, неодобрительно сообщил:
— Петр Михалыч, у сыскных пушки в карманах…
Ордынцев усмехнулся:
— Во-первых, не в карманах, а в кобуре…
Джангир перебил:
— Нет нужды в объяснениях! Живем, слава Богу, в такие времена, приличному человеку выйти на улицу без нагана — как без штанов… Все нормально… Итак, с чем пожаловали, уважаемые бывшие мои коллеги?
Швец видел, что Джангир изготовился повторить недавнюю мизансцену — он величественно сидит, как-никак настоящий генерал, а они, махонькие штаб-офицеры, стоя рапортуют ему.
Но не задалось. Ордынцев не спеша, как-то лениво, прошел к удобному глубокому креслу, а спутника своего подтолкнул к соседнему, покойно опустил задницу в уютный кожаный футляр, положил одну длинную ногу на другую, угнездился. Швец подумал, что сыскарь, наверное, подворовывает: ему такие ботинки «бостониан» со своей зарплаты не укупить.
37. МОСКВА. КЛУБ «ЕВРАЗИЯ». ОРДЫНЦЕВ
Я закурил сигарету, доброжелательно оглядел всех в бильярдной и мягко попросил охранника:
— Ну-ка, не в службу, а в дружбу — принеси-ка, любезный, пепельницу… — Мне кажется, они этого урода Десантом кличут, фамилия его вроде Акулов — есть у нас в оперативном досье его фотография.
Тот выпер вперед огромный подбородок — точь-в-точь Муссолини, хотел послать меня в то место, где у бабы ножки сходятся. Но не успел — заметил молчаливый кивок Джангира, вышел из своего дзота- бара, тычком сунул мне хрустальную пепельницу. И вернулся к своей амбразуре, как защитник Брестской крепости.
Я щелчком стряхнул пепел и, улыбаясь неопределенно, сказал светски:
— Привело меня к вам, Петр Михалыч, неодолимое желание пообщаться. Вы ведь на мои повестки не являетесь, на телефонные звонки не отвечаете…
Джангир улыбнулся еще любезнее:
— Мечтал бы! Но законы очень уважаю. Хотел бы преступить, а не могу! Вы ведь знаете, что по закону вам нельзя — ни в коем случае! — мне эти мусорные повесточки слать, а домогаться наших встреч силой вам тоже запрещено. Мы ведь в цивилизованной демократической стране живем! У нас основу парламентаризма — неприкосновенность народного избранника — блюдут свято!
И вперил в меня круглое немигающее око хищного гада. Издевается, сука.
Ладно, мы народ привычный. Мы якобы не рабы. Рабы — немы. Помалкиваем. Страна немых рабов. Немо молчим. Или пошучиваем.
— Да знаю! Знаю я, что вы фигура ну абсолютно неприкосновенная! — сказал я серьезно. — На вас, как в музее, можно табличку вешать: «Руками не трогать!»
Посмотреть-то можно? Или побеседовать приватно?
— Сколько угодно! — засмеялся Джангир, а глаз, неподвижный, немигающий, холодно предупреждал: смотри тут, не балуй!
Куклуксклан вынул из кармана диктофон, нажал кнопку, положил перед собой на столик и сказал, как о чем-то само собой разумеющемся:
— Вы, наверное, не будете возражать, если наша беседа будет зафиксирована — на случай возникновения кривотолков, будто мы что-то здесь нарушали…
Джангир снисходительно кивнул:
— Надеюсь, вы не сомневаетесь, что и я не полагаюсь на неверную человеческую память. — Короткой своей ручкой он показал на черные обрезы видеокамер, висящих по углам под потолком. — Аудиовизуальная запись в наше время страшнее пистолетов…
К.К.К. удовлетворенно помотал головой:
— Мы в вас, Петр Михайлович, не сомневаемся. Ни в чем. Один наш коллега, большой любитель и знаток фольклора, его зовут Кит Моржовый, говорит про вас:
«Сидит высоко, глядит далеко, спит крепко, пьет сладко, и пьяного его в милиции не лупят…»
Джангир хлопнул в ладоши, обозначая аплодисменты, и суховато спросил:
— Так о чем же вы хотели побеседовать со мной?
— Как ваши дела, Петр Михалыч? — простецки спросил я. Джангир сжал тонкие губы в крутую гузку, будто собрался играть на трубе, но трубить раздумал и печально ответил:
— Все мои дела — исключительно деловые. А бизнес, сами понимаете, штука сугубо конфиденциальная, и обсуждать его с вами, к сожалению, не имею возможности. Коммерческая тайна — дело святое…
— Совершенно святое, — согласился я охотно. — Но как же вас понимать прикажете? Депутатам Думы строго-настрого запрещено бизнесовать. Законом!
Который, конечно, не так свят, как бизнес, но все-таки… Закон как-никак…
— А я разве сказал, что занимаюсь бизнесом? — удивился вполне натурально Джангир. — Бизнесом занимаются мои партнеры, доверенные лица, их штат. Есть такое понятие — траст. А я. о бизнесе только думаю. Думать-то ведь не запрещено?
— Ни боже мой! — согласился я. — Значит, если я вас понял, вы все свои силы и время отдаете созданию разумных и справедливых законов для нас в Думе, а думы о конфиденциальном бизнесе — для себя…
— Вы все поняли правильно, — подтвердил Джангир. — Или почти правильно…
Я оглянулся на К.К.К. Он сидел, облокотившись на ручку щэесла, положив подбородок в ладонь — точно как на известной картине сидит М.Ю. Лермонтов на скале, наверное, обдумывает сюжет оперы «Демон». К.К.К. смотрел в лицо Джанги-ру не отрываясь, и мне казалось, что он сканирует его. Заложит потом в компьютер и даст мне ответ.
— А как ваша семейная жизнь, Петр Михалыч? — продолжал я интересоваться. — Как ваша родня?
