Ну и орлы за мной увязались — в засаду.
— А чего они в одних хитонах, дядя? — вопросил любопытный Киантипп, оттесняя от дверцы не менее любознательного Амфилоха-младшего. — Фаросы, что ли. не могли надеть?
— Да это не хитоны! — вздохнул я. — Это и есть фаросы, только хеттийские. Видишь, серебром шиты?
— Ага... А мы их что, резать будем?
Хотел я дать подзатыльник басилею Киантиппу Эгиалиду — пожалел. Взял за ухо, от дверцы отодвинул.
— Цыть!
Да, вовремя я приехал! Вовремя — и не зря. Иногда, как угадаешь, — и колесницы в нужный миг выкатятся, и стрелки точно за вражьи спины зайдут.
Хеттийское посольство. Да непростое!
— ...тому рада, и всяческого здравия тебе, басилей Амфилох, сын Амфиарая желает. А еще царевна Цулияс, дочь Великого Солнца Суппилулиумаса, правительница Царства Хеттийского, велит сказать тебе, басилей, что ждать она более не станет, и желает, чтобы мир между державами нашими был в сей же час заключен...
Старается посол, ахейские слова из пуза толстого выдавливает. Да только не на него я смотрю (было бы на что!). На того, что рядом стоит, гляжу. Такой же фарос, серебром тканный, повязка цветастая на голове...
...И не узнать тебя, Курос, верховный дамат!
— ...Знай также и то, басилей, что войска наши уже заняли землю Киццувадна, называемую вами Киликией, и в землю Мукиш вступили...
Да, плохи дела Щербатого! Хотя и не так, как хотелось бы этому толстопузому...
...И тебе, Курос, верховный дамат! Рядом обиженно сопят мои орлы. Сопят — не понимают. Чего ждет дядя Диомед? Взять наглеца-посла за ворот его фароса да в море искупать, чтобы болтал меньше!
— А условия мира такими будут. Приедешь ты, басилей Амфилох, в город Хаттусу, в логовище Золотых Львиц, и склонишься перед государыней нашей царевной Цулияс, дочерью Великого Солнца Суппилулиумаса, и жертвы искупительные принесешь за гибель столицы нашей, сожженной нечестивым Диомедом-ванактом, и станешь платить дань тяжкую...
Усмехнулся Курос, верховный дамат. Знай, мол, наших, «ахиява»! Вот тебе, Диомед, враг мой! Сокрушу царство твое, как сосуд горшечника!
Губастая решила мстить по-царски. Цари не посылают убийц, они посылают воинов.
А рядом уже не шепот — рычание. Не орлы — волчата!
Не хотел я в это во все вмешиваться. Но понял — надо. Много долгов у нечестивого Дамеда-ванаки, и незачем их на чужие плечи перекладывать. Ведь не с Амфилохом решила посчитаться дочь Великого Солнца Суппилулиумаса — со мною. Значит, мне и платить.
По-царски!
И не в войне даже дело, мало ли мне воевать приходилось? Цулияс здесь, совсем рядом... Видать, ТЫ и вправду решила со мной помириться, Пеннорожденная?
— Остров же Аласия, называемый вами Кипром, останется в пожизненном владении твоем, басилей Амфилох Амфиараид, но не получат его потомки твои без воли Великого Солнца, ванакта Царства Хеттийского...
И вновь кривит пухлые губы Курос-дамат. Доволен! Сладка царская месть!
Поглядел я на орлов, перья распушивших...
— Пошли?
Хорошо дверь подвесили — и не скрипнула!
— И условия эти должен принять ты, басилей, пока стоим мы в зале этом и пока солнце еще не зашло...
Осекся толстяк — меня.увидел. Да только не стал я его рожей любоваться...
Узнал меня, Курос-дамат?
А в зале тишь могильная, словно не дворец — толос. Но вот охнуло, зашумело прибоем морским:
— Дамед... Дамед... Дамед-ванака... Вернулся...
Хабирру уверяют, что гордыня — смертный грех. Не знаю, не знаю... Прошелся я по залу, ни на кого не глядя, словно вокруг не люди, колонны каменные, к трону подошел...
...Привстал Щербатый, да только подмигнул я ему: сиди, не ерзай, мол. И сам присел — прямо на ступеньки.
Молча.
Пристукнули эмбатами Киантипп с Алкмеонидом (знай наших!), по бокам стали. А руки уже на поясе, поближе к мечам. Стих прибой, заглох. Но вот грюкнуло — бухнулся на колени один из даматов, самый догадливый, видать. А после со всех сторон стук пошел.
То-то!
Застыли послы, глаза выпучили. А я на них даже смотреть не стал — пока что. Даже на Куроса губастого. Мстить мне решила, Цулияс, царевна Хеттийская? Чтобы Дамед-ванака не в свое царство — на пепелище вернулся? Войной грозить?
А что сейчас скажешь?
Поглядел я поверх спин склоненных, вновь подмигнул Щербатому:
— Кто?
И на послов головой мотнул — не оборачиваясь даже. Пожал Амфилох плечами широкими, венец золотой поправил. Вздохнул:
— Заброды хеттийские, ванакт. Грозятся!
Кивнул я, по сторонам поглядел, на орлов моих, тоже вздохнул:
— Басилей Киантипп Эгиалид! Басилей Амфилох Алкмеонид! Велю вам сокрушить Царство Хеттийское, Хаттусу же, Логовище Львиц, — сжечь. А заброд, что нам грозить смели, — в темницу!
— Диомед! Диомед!
Даже не обернулся я на ее крик. Ты хотела мести, царевна? А теперь чего хочешь?
— Да ты чего делаешь, Тидид? Какая Хаттуса? Какая темница?
— Ничего, Щербатый. Мои аргивяне уже в Киликии, оттуда в Хаттусу дорога прямая. Да и не будет войны. Сейчас один из послов, губастый такой, будет ко мне на встречу проситься...
— Уже просится! Я ее сразу узнал... Ну и напугал ты всех, богоравный!
— Сам ты богоравный!
Маленькие кулачки молотили по груди, дробь выбивали.
Больно!
— Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!..
Хеттийской львицей кинулась ко мне Цулияс, слова сказать не дала.
— Ненавижу тебя, Диомед! Всю жизнь ненавидела, всю жизнь! Ненавижу!
И — кулаками что есть силы!
— Да погоди, царевна! — начал было я, да не тут-то было.
— Ненавижу! Веди свои войска, веди своих головорезов! Я разобью их всех, я растопчу их, я разорву тебя в клочья...
Львица!
Поймал одну руку, затем другую. Дернулась. Заплакала...
— Ненавижу...
— Погоди, — вздохнул я. — Что ты задумала? Войну начать? Ты же правительница, подумай! Что ты делаешь?
Мотнула головой, застонала.
— Если бы ты знал, Тидид! Если бы ты знал... Но поздно, пусть боги войны нас рассудят!
