Отвернулся белокурый, губы ниточкой сжал...
(А Теламонид уже целыми тремя занялся! Ну и грохот!)
— Такие, как я, и не выживают обычно, Тидид. И дети у нас больные. Если мальчики. А если девочки — ничего вроде. Ихор — кровь богов, слыхал? Танталово проклятие, говорят. Брат-то ничего, хвала богам. А вот у дяди Фиеста и у дяди Эврисфея...
И вновь плохо мне стало. Что же это ОНИ с нами делают? Белокурого-то за что?
— Давай на деревянных, — кивнул я. — А если хочешь, на бронзовых. Покажу тебе, как без царапин обходиться...
— Эй, Диомедик!
Поначалу и оборачиваться не хотелось. Был уже один такой, Диомедиком меня кликал. Где он сейчас, Губа Заячья?
— Чего в сторонке сидишь? — смеется Аякс Теламонид. — Ты, говорят, у себя на копьях первый? Ну, так я тебя сделаю! Давай на боевых. Чтоб по-настоящему было!
Пыхтит бычок, ухмыляется. А вокруг — стая целая. Битая стая. Всех Теламонид победил, теперь им на меня полюбоваться хочется. Как я на травке валяться буду.
— Давай, давай, коротышка! — хохочет Аякс. — Тут тебе не Аргос!..
...Плеснуло в глаза, в ушах зашумело. Удержался на самом краю. Нельзя! Нельзя!
— На деревянных, — сквозь зубы процедил. — Хватит с тебя и дерева...
— Боишься, сморчок?
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск — и легкий теплый ветерок.
Вынырнуть! Вынырнуть! Вынырнуть!
Тихо-тихо.
Тихо...
Вижу!!!
Вижу его! Будто сквозь туман — но вижу его, Аякса! Все вижу! И рожу красную, и капли пота на лбу его бычьем. Я вижу — а он меня нет! Слепо глядят глаза...
Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух...
Вот, значит, как ? Он такой же! Такой же, как я! Только я сумел вынырнуть, он — нет!
Плещет, плещет...
— Держи их! Держи!
Очнулся. Четверо на руках висят, один в плечи вцепился. Эх, Капанида куда-то гарпии унесли! За горло хватать меня надо, ребята, за горло!
— Ты чего, Диомед? Мы же не на войне!
...А в руках — деревянный обломок вместо копья. Хоть крови-то нет? Нет вроде...
— Все! Хватит! Хватит, говорю! У кого это голос такой? А-а, Патрокл Менетид! Вовремя подоспел! А бычок-то где? Жив?
— Эй, богоравные, может, воды? Хрипит ведь!
Вначале удивился, потом понял. Не я хриплю — Аякс хрипит. Лежит на травке, голову закинул — и хрипит. Не иначе по горлу ему попало, там, где доспеха нет!
Водой я сам его отпаивал. Отпаивал, подняться помогал. Тяжелый он, Теламонид! Хвала богам, очнулся наконец!
— Извини!
— Да ладно!
Хрипло так сказал. Не сказал — буркнул. Буркнул, отвернулся. Хотел я его про реку спросить, но не решился. И так все ясно.
(А я все-таки вынырнул! Вынырнул, вынырнул, вынырнул! В первый раз — вынырнул!)
— Этих двоих вместе не сводить! Поняли?! Иначе сам вам, дуракам богоравным, шею сломаю!
Все верно, Патрокл, все верно...
И снова вдвоем сидим, снова травку жуем. Я жую — и белокурый со мной.
— Теперь ты на ней женишься!
— На ком? — поражаюсь я. — На Елене?
Дергает плечами Атрид, губами тонкими дергает.
— Ведь ясно, или ты, или мой брат. А ведь он... Он ее не любит даже!
Хотел посмеяться — не стал. Не шутит Менелай Атрид!
— Я ведь все понимаю, Диомед! Я — мальчишка, слабак. Даже не наследник. Отец ради меня и пальцем не шевельнет. Только я... Как взгляну на нее, на Елену, и — словно золото в глазах. Словно ветром уносит... Извини, болтаю много!..
— Пошли, — вздохнул я. — Драться будем. На деревянных. Потом — на бронзовых. Пока ты меня не побьешь!
* * *
— И что скажете, мужи аргивянские?
— Сам ты муж аргивянский... А получается так: если Тиндарей Агамемнона выберет, все волками кинутся. И если кого другого — тоже кинутся. Знаешь, Тидид, не нравится мне это!
— Понял, Амфилох... А ты что думаешь, Капанид?
— Думаю, думаю... Дурак я, что женился, Тидид! Елена, она... Эх!
— Ладно, богоравные, выше носы!
— Сам ты богоравный!
* * *
Хотел встать — вскочил. Вскочил, фарос зачем-то поправлять стал.
— Спасибо за дары, Диомед! Только кому ты дарил их — богине или мне?
Она улыбалась, Елена, Елена Прекрасная. А я все на ее лицо смотрел. Говорят ведь, будто каждый лицо ее по-своему видит. Ведь у каждого красота — своя...
— У нас на улице твой храм. Прекрасная. Я туда с детства забегал...
— Храм...
Вздохнула, отвернулась, а мне вдруг не по себе стало. Словно обидел ее чем-то.
— Я не хотела быть богиней, Тидид! Я не виновата, что у меня ИХ кровь. И ты не виноват...
Она видела. Впрочем, чему тут удивляться? Богиня!
— Агамемнон... Он ведь не любит меня, правда? И ты не любишь. Я для всех, как Золотое Руно, так?
А я не понимал, о чем Прекрасная со мной говорить хотела? Вот, значит, о чем!
— Я вас всех старше, Диомед! Мои братья, Кастор и Полидевк, они уже на Олимпе. А я все такая же молодая... Знаешь, хочу быть старой! Хочу сидеть у очага, и чтобы рядом возились внуки... Плохо быть бессмертной! И вечно молодой — плохо. Может, тем, кто на Олимпе, легче?
Отвечать нечего. Прекрасная говорила не со мной. И не мне было понять ее.
— Отец... Мой земной отец, Тиндарей... Я для него тоже что-то вроде Золотого Руна... Женщине — просто женщине, без ихора в жилах, иногда везет. Иногда ее любят. Это так мало — и так много!.. А меня просто хотят продать, Диомед! И нет никого, кто бы заступился. Не за богиню — за женщину...
А мне опять не по себе стало. Словно я виноват во всем. Словно я это сватовство затеял. А ведь и правда! Сцепились богоравные за Золотое Руно!
— Есть парень, — улыбнулся я. — Когда он на тебя смотрит. Прекрасная, у него — золото перед глазами. Но не то, на которое быков покупают. Знаешь, что такое, когда тебя ветром ночным над лесом уносит?
— Ветром... — тихо повторила она. — Ночным ветром... Завидую той, кого ты любишь, Диомед! Но... Я попросила тебя прийти не для разговора о любви. Не знаю, какую нить плетут Парки, но я долго жила на
