...Пот струился по лицу, и не было сил даже привстать, даже провести ладонью по лбу. Нет, неправда! Этого не было! Просто сон, страшный сон, такие иногда снятся перед рассветом...
«Покорностью от НАС ничего не добьешься! Сражайся!»
* * *
Я так и понял — случилось!
Понял, когда в чуткой вечерней тишине простучали возле окон копыта, когда засуетились куреты, когда хлопнула дверь, и Мантос, старшой гетайров, быстро поклонившись, взглянул мне прямо в глаза...
Тегея — маленький пыльный городишко среди гор. Даже не городишко — полтора дома на холме. Мы как раз собирались ужинать, и Любимчик начал рассказывать одну из своих бесконечных баек...
(Увязался-таки со мной рыжий! До Гереи Аркадской проводить вызвался. Стада Лэртовы, оказывается, возле той Гереи пасутся, пригляда требуют. Хозяйственный парень!)
— Из Калидона, ванакт. Война!
В темных глазах курета — темный огонь. Соскучился по Арею, чернобородый!
А я на Одиссея покосился. Ведь ляпнул он перед отъездом о войне! Спьяну, конечно, но все-таки! Накаркал — или угадал?
— Гонца сюда!
А в голове уже мысли в строй становятся, латами звенят. Локры напали? Пираты? Мятеж? Но почему сейчас? Только-только Атрей венец золотой надел...
Подмигнул Капаниду, Щербатому подмигнул. Ничего, прорвемся.
Мы — Аргос!
Оказалось, не локры, и не пираты. Мятеж! Старые знакомые, дедовы племянники — Онхест, Келевтор и Ликопей. Собрали разбойников, ночью взломали ворота...
Дед в темнице, в цепи закован, и дядюшка Терсит в темнице...
...Дий Подземный! Откуда в Калидоне темница?
А в Калидоне — грабеж и бабий вой. Гуляют разбойнички, душеньки тешат.
Ясно! Одно непонятно — почему сейчас?
— Капанид! Амфилох! Вы — в Аргос, верхами, не останавливаясь. Ворота на замок, все войска, что у нас есть, — к Тиринфу. Нападет Атрей — только обороняться, без меня вперед — ни шагу. Что бы ни случилось! Ясно?
— Да, ванакт.
— Всем нашим — тревога. Дружины поднять, но из городов не выходить — пока я не прикажу.
— Да, ванакт!
— Я — в Калидон, за месяц, думаю, управлюсь.
— Счастливой охоты, Тидид!
— А я? Диомед, ты же обещал!
Возле коновязи догнал меня Лаэртид. Коней уже оседлали, осталось в седло взлететь — и ходу, южным Зефиром через Аркадию, через Калидонский залив...
Сопит (прямо как Сфенел!), в глазах обида плещется.
— Ты же обещал, Диомед! Если война... Обещал! Я тебе пригожусь! Я ведь лучник! Я... Я корабельщиков знаю, помогу войска перевезти!..
Поглядел я на него...
— Но ведь ты обещал!!!
Я понял — парень еще ни разу не был на войне. Парень хочет быть взрослым.
— Ладно, верхами ездить умеешь?
Просиял! Как мало человеку нужно!
— Кстати, — хмыкнул я, — почему ты тогда, в Спарте, про войну спрашивал? Сон тебе был, что ли?
— Почему сон? — удивленно моргнул Лаэртид. — Ведь ясно — Атрей на престоле, значит, сейчас начнется!
Ну, Любимчик!
* * *
Ветер в ушах, ветер! Не тот, легкий, серебристый, что над ночным лесом вдаль уносит. Другой — горячий, яростный, терзающий листья, ломающий ветки, вырывающий с корнем столетние дубы...
Я — ветер! Не остановить меня, не задержать. ТЫ обещал мне славу, дед, мой НАСТОЯЩИЙ дед, но мне не нужна слава, я просто хочу быть ветром, бурей, ураганом. ТЫ меня поймешь, ТЫ сам Молния, ТЫ знаешь, что такое нестись навстречу врагу, неудержимо, беспощадно...
Я — ветер! И в ушах моих — ветер!
* * *
Не ушел никто. Да и некуда им уходить! Дядя Андремон своих куретов у всех дорог расставил, стены заставами окружил, а у ворот калидонских — мы с Фоасом, да его дружина, да мои гетайры в придачу.
И Любимчик — чтобы страшнее было.
Лаэртид главного и срезал — прямо в лоб, навскидку. Они как раз ворота открыли, толпой орущей вывалили — на прорыв. За плечами — мешки с добром, в руках — дубины, на рожах бородатых — злоба и ужас. Впереди — громадный детина, почти голый, на чреслах — пояс золотой (из дедовой сокровищницы, поди!). Вот его Одиссей и срезал. Спокойненько так, будто по мишени стрелял. А потом лук опустил, рассмеялся...
Я даже позавидовал. Первый убитый все-таки! Из кипрской бронзы печень у парня!
Ну а затем пошла резня.
А пока мы разбойников этих добивали, пока ловили Да на деревьях развешивали, пока добро награбленное собирали, я никак понять не мог. Все как-то не так было. Ну, решили дедовы племянники, Онхест со товарищи, отомстить. Они отомстить, разбойники — добром Живоглотовым разжиться. Ну так режь, грабь, жги — и ноги уноси. Так нет же, в городе сидели! В винные подвалы провалились, что ли? Или... Или подмогу им обещали? Да такую подмогу, что рискнуть стоило?
Жаль, спросить некого! Разбойнички — те только мычать и умели, Келевтору башку мечом снесли, а Онхеста и Ликопея сами добрые калидонцы и придушили. Спрятаться хотели, душегубы! Да куда спрячешься, Калидон — городишко маленький!
Город почти и не пострадал. Только дедовых даматов пограбили да храмовое серебро утащили. А вот дворцу досталось. Двери — вдребезги, столы-табуретки — вдребезги, в сокровищнице — ветер гуляет, трон дедов (скамья то есть) на боку лежит. А по всему дворцу рабыни ревом ревут — простоволосые, в синяках. Потешились с ними лихие люди, ни одну не пропустили, даже старух не помиловали.
Ну, пусть теперь висят, головорезы, босыми пятками сверкают! .
А деда Ойнея в подвале нашли (и вправду, откуда в Калидоне темница?). Умирал дед — кто-то, убегая, не забыл, мечом полоснул...
На белых рыбьих губах — кровавая пена. В пустых глазах — боль.
— Увезите! Не хочу... В Калидоне... не хочу! Ненавижу! Ненавижу!
Мы с Фоасом переглянулись. Ойней не бредил. Не бредил — и все еще ненавидел. Даже на черном пороге Гадеса.
— К алтарю Телефа... Там... Там... Там мы поклялись в вечной дружбе... с Беллерофонтом. Он... Кубок, найдите кубок!.. Беллерофонт... ненавижу... Почему он успел умереть? Вовремя... Вовремя...
«Иногда надо умирать вовремя», — сказала когда-то мама.
Я отвернулся.
— Это за городом, — прошептал Фоас. — Только не довезем, Тидид! Плох старик, ай плох, совсем
