напугать здешний народ всеконечно).
Он ответил не сразу. Не улыбнулся. Странный, чужой взгляд был недвижен, холоден...
— Не ходи! Не ходи к Чужедушцу! — кричала пифия. — Не смей! Не смей! Чужедушец! Чужедушец!
— Радуйся, Диомед! — шевельнулись губы. — Ты долго не ехал.
— Всего два года! — усмехнулся я. — Даже чуток меньше...
За эти годы он не изменился, разве что седина на висках чуть заметнее стала. А глаза все те же — страшноватые. Чужие.
— Чужедушец! Чужедушец! Не ходи к нему! Не ходи!
В Дельфы я случайно завернул — из Фив, от братца возвращался. И дернул меня Дий Подземный пифии спросить: ехать ли мне к Протесилаю из Филаки?
Жрицы дельфийские с открытыми ртами стояли. Редко такое от провидицы услышишь! Ведь не она это кричит — сам Аполлон Тюрайос!
Чужедушец!
И вправду, словно кто-то другой смотрел на меня его глазами. Старыми глазами на молодом (нет, не молодом — без всякого возраста!) лице.
— Хорошо, — кивнул он. — Заходи, Диомед!
* * *
Теперь уже не спешил я. Налить чашу, плеснуть Отцу Богов, Бромию плеснуть... всем остальным.
— И зачем тебе понадобился Протесилай Филакский, великий ванакт?
Он улыбался, но взгляд оставался прежним. Меня изучали — спокойно, неторопливо.
— Мне не нужен Протесилай, родич филакского басилея, — осторожно начал я. — Мне нужен тот, кого когда-то звали не Протесилаем, не Иолаем-Первым, а просто Иолаем. Иолаем, сыном Ификла, племянником великого Алкида Геракла.
— Вот как?
Когда мне рассказали, кто таков на самом деле Протесилай Филакский, я вначале не поверил. Иолай! Иолай Копейщик! Тот самый!
Оказалось — тот самый. Живет себе тихо, торгует помаленьку, о себе песни слушает. Молчит...
— Я приехал за помощью, Иолай!
Он кивнул, еле заметно дрогнул лицом.
— А почему ты думаешь, что я могу тебе помочь?
Меня испытывали. Впрочем, этот вопрос не был труден.
— Меня послал к тебе богоравный Эвмел Адрастид, мой дядя. Мы все втроем живем под меднокованым небом...
Снова кивнул. Помолчал. Отхлебнул из чаши.
— А почему ты думаешь, Диомед, что я захочу помочь тебе? Разве ты не мог найти кого-нибудь другого в нашем Номосе? Или в нашем Космосе?
Все верно! Сияющий Второго Шага! Как и я, как и дядя Эвмел.
Сияние — древнее знание, еще от первых людей — от тельхинов, гелиадов и тех, от кого даже имен не осталось.
Знание о Едином.
Три состояния имеет мир, наша Ойкумена. Два из них: Космос, земные Номосы и Эфир, Номос богов. Третье же состояние — Единый, сотворивший мир из Себя. И те, кого мы зовем богами, — только его Вестники.
Второй Шаг... Страшно подумать, что знают сделавшие Третий? Те, что отвечают тремя словами: Номос, Космос, Вестник...
— Захочешь или нет, решать тебе, Иолай Копейщик. Может, и захочешь, когда узнаешь, что говорят оракулы о войне и мире.
Наконец-то он удивился!
Удобная вещь — папирус! Вместо двух дюжин табличек, которых только в сундуке таскать — один- единственный свиток. Сунул под плащ — и все. Недавно из Кеми целый корабль с папирусом этим пригнали. Дорогой, однако!
— Это за последние два года, — я развернул желтоватый хрустящий свиток, пододвинул ближе. — Дельфы, Додона, Элевсин, Истм, а также все известные прорицатели. Их часто спрашивают, воевать или нет. Мы же всегда воюем, Иолай! И вот... Все прорицания — за мир! Только за мир! Аполлон, Деметра, Поседайон, сам Кронион. Мир!
Понимаешь?
— Пока еще нет, Тидид.
Он осторожно взял в руки папирус, скользнул по строчкам цепким острым взглядом...
— Пока еще нет. Но, кажется, ты приехал не зря!
— Впрочем, прорицания — это только начало. Мелочь, в общем. Мало ли, что велят боги? Но за эти два неполных года, с тех пор как Агамемнон воцарился в Микенах, а Фиест-братоубийца навсегда сгинул где-то в аркадских лесах, в Ахайе не случилось ни одной войны. Ни единой! Да что там в Ахайе! Во всей Элладе! На островах, в Эпире, в Милаванде Заморской. Даже дорийцы — и те притихли. Гилл Гераклид совсем уже собрался за Эврисфеевым наследством в поход идти, железные мечи наточил. И что же? Остановили! Велел оракул дожидаться «третьего плода». Вот и думают дорийцы, чего именно? Третьего урожая — или правнуков? Думают — ждут.
Конечно, не только оракулы Арея Эниалия сдерживают. Братство Елены — живет братство! Кто бы подумать мог? И даже из Микен Златообильных мирные песни слышны. Под кифару. Словно Агамемнон Носатый — не Атреев сын!
Эллада не воюет! Да когда же такое было?
— Что еще?
От его невозмутимости не осталось и следа. В чужих глазах — холодный огонь. Мне даже не по себе стало. Кто он такой, этот Иолай? С дядей Гераклом все понятно было...
— Еще... — Я задумался. — Еще — урожаи. Каждый год зерно сыпать некуда. Скот чуть ли не даром отдают. Даже в самом маленьком городишке приморском гавани кораблями забиты. Строимся, дороги мостим, детей рожаем...
— И ни одной эпидемии, — тихо добавил он. — Ни единой! Даже лихорадки болотной!
— Да...
Иолай встал, дернул плечом, отвернулся, долго глядел на догорающий очаг. Прохладная весна в этом году, дождливая. Говорят, дожди день в день пошли — как раз к хорошему урожаю. И травы на пастбищах — хоть быков Критских выпасай!
— О Золотом Веке слыхал?
— Слыхал, — кивнул я. — Прорицатели говорят, что свадьба Елены — благословение для Эллады. Новый Золотой Век! Особенно после того, как у них с Менелаем дочка родилась. Божье знамение!
— И боги снова сойдут на землю, и подружатся с нами, и лев будет возлежать рядом с агнцем, питаясь травой...
Страшно было слушать его голос, хоть и звучал он спокойно, равнодушно даже.
— Ты рассказал мне об оракулах, сын Тидея. Я тоже кое-что слыхал... Дромосы закрыты, знаешь? Все.
— Все? — поразился я. — Но ведь дромосы — пути богов! Этими путями они...
— Закрыты. Даже главный — на Олимпе. Отрезали! А вот кого? Нас или ИХ? Семья-то и без дромосов обойтись может! Дальше... В Западный Номос больше нет пути — ни на Сицилию, ни на Сардинию. Еще год назад можно было, теперь — нет. Наши, ахейские поселения остались за гранью, что в
