Не накинулась, неспешно подошла. Знала — никуда не денусь. Так же аккуратно, как только что ожерелье, расстегнула фибулу на моем фаросе, хищно дернула губой...
— Я еще не вдова, ванакт!
...Вначале она попыталась называть меня «Диомедиком» — по примеру братца Заячьей Губы. «Диомедика» я пресек. Это была первая победа — и последняя.
— Не вдова!..
Каждый раз, когда я ложусь на нее, опасаюсь, что ребра моей богоравной супруги прошьют меня насквозь. Но это было бы не самой большой бедой.
(А еще у нее изо рта пахнет! Благовония сидонские бочками покупает, а изо рта — как из поварни, когда там котлы моют.)
— Ну, что стоишь? Иди! Иди сюда, быстро!
Все! Пропал! Костлявые руки — засовом на спине, худые, в рыжих волосах ноги бока сжимают...
— Ты... мой супруг! Богами... богами данный! Ясно? А я — не вдова! Не вдова-а-а!..
Задергалась, зашипела, завыла. И мне выть захотелось...
Но даже не это — самое скверное. И даже не то, что ей больше по нраву женщины, а не мужчины (в добрый час, женушка!). Я думал, она дура, конопатая сестричка Алкмеона.
Зря думал!
— Не спеши! Еще успеешь... к своей!
Оскалилась, медленно провела ладонью по мокрому лону, лизнула палец, затем другой.
— Я не оставлю твоей Амикле и капли! Понял? Ты будешь сеять только в меня! Я — твоя жена. Твое семя — мое!
— Вот как? — огрызнулся я. — А что же ты, богоравная, всех рабынь во дворце перелюбила?
— Завидуешь, муженек? Завидуешь?
Ее пальцы легли на мои колени, поползли — выше, выше...
— А давай договор заключим! Ты свою рабыню бросишь, а я тебе любую женщину приведу. Прямо сюда! Хочешь Креусу, жену Полидора? Она толстенькая, щипать приятно...
Я попытался отстраниться, да где там! Держит, не отпускает. Сколько же даймонов в нее вселилось на этот раз? А может, и без них обошлось. Просто шепнула какая-нибудь гарпия, где я по вечерам бываю. Много тут гарпий, в Новом Дворце!
— Я не против, если ты задерешь кому-нибудь юбку, ванакт! Мне даже интересно поглядеть будет. Люблю смотреть! Но я не потерплю соперницы у трона! Понял? Не потерплю! С рабынями можно спать, но не любить их! А сейчас ты будешь любить меня! Я тебя высушу, муженек, высушу! Высушу! Ничего ей не оставлю!
Ее пальцы — опытные, гибкие — уже взялись за работу. Богоравной Айгиале было двадцать семь, когда боги (ух, боги!) наконец нашли ей мужа. Эти годы она не потратила зря. Как-то призналась, что первым у нее был младший брат — Алкмеон. Я даже не удивился.
— А твою рабыню я достану, достану, достану! Она слишком много возомнила о себе, храмовая подстилка! Молчи, я — твоя жена, молчи!
Губы скользили по телу умело, расчетливо, пальцы знали свое дело, и я вдруг понял, что сейчас, в этот миг, я хочу эту некрасивую, не любящую меня женщину, хочу, чтобы она выла, царапалась, дышала мне в лицо...
— Вот так! А теперь подумай, как ты меня ненавидишь! Как я ненавижу тебя! Как я сейчас закричу, потому что ты умеешь делать больно, больно, больно!.. У меня было много мужчин, они так же лежали на мне, они были во мне, и я их ласкала, ртом, губами, руками, я глотала их семя...
Я ненавидел ее. Ненавидел — и хотел. И это было самым страшным.
* * *
В Лерне — порядок, в Трезенах — порядок, в Тиринфе — порядок. И в Аргосе тоже — порядок. Хоть табличек с донесениями не читай!
Я и не читаю. Дядя Эвмел читает. Читает — откладывает. Налево — направо, налево — направо.
Вечер, мягкий сумрак за окнами, Палата Печатей. Мы с дядей вдвоем. Ему домой неохота — и мне неохота. Собственно, я дома, за стенами Лариссы Неприступной, в Новом Дворце. Уже четыре года как дома! Но... никак не привыкну. Все хочется на Глубокую, но там сейчас пусто, да и дом уже не тот — новый, чужой.
То ли дело Капанид! Придет к себе, в обитель богоравных Анаксагоридов, посадит на шею богоравного Комета Сфенелида, а тот его за бороду — хвать! (Выросла-таки у Сфенела бородища! Не то что у меня — смех на подбородке.) Капанид — басом, и Сфенелид — басом. Завидно даже! И у Промаха сын (Дылдид, стало быть), и у Полидора. А у Эвриала — дочка. Коричневая, вся в папу...
— От Менелая, Тидид! Он о посольстве пишет.
Ах да, замечтался!
— Мы с тобой ошиблись. Главный в посольстве не Эней, а Парис. Парис Приамид.
— Кто? — лениво удивился я. — Это от какой жены?
Упомнить всех сыновей Приама Троянца не может никто. Пр одним спискам их сорок восемь. По другим — пятьдесят два. Вот кого жены высушили! Ему, Лаомедонтиду, и пятидесяти нет, а, говорят, хуже дяди Эвмела выглядит.
— Представь себе, от старшей, Гекубы. Вырос с пастухами, недавно взят ко двору, жена до сих пор коз пасет...
— Чушь какая-то! — отмахнулся я, разом потеряв всякий интерес к неведомому мне козопасу Парису. — Да что нам за разница?
— Уровень! — Дядя наставительно поднял палец. — Одно дело — во главе посольства опальный родич, такой, как Анхизид, совсем другое — сын от старшей жены. Кажется, Троя действительно желает договориться.
Я пожал плечами. И тут — всеобщий мир, торговля и грядущее благоденствие. Скоро и вправду можно будет править, сидя лицом к югу!
...Если бы не Иолай! Если бы не отчаянный крик пифии! Если бы не предчувствие — давящее, не дающее спать по ночам. Слишком все хорошо в богоспасаемой Элладе!
Слишком все хорошо! ...Пьяница, которому не дают пить. Кипящий котел под закрытой крышкой...
— Грибница, — вспомнил я. — Иолай сказал «Грибница», дядя. Вернее, он сказал: «Восточный Номос — Грибница». Это что-то важное?
Дядя отложил табличку с письмом из Спарты, вынул из глаза хрусталь.
— В общем, нет. Во всяком случае, ничего нам не объясняет. Если хочешь, расскажу...
Вечер, мягкий сумрак за окнами, легкое потрескивание светильников. В Аргосе все спокойно. Нам с дядей никуда не хочется идти...
...Вот даже как? Выходит, без нас ОНИ — просто призраки ? Выходит, мы сами пустили ИХ, эту Семейку, в наш Номос? Без Грибницы — храмов, жертвенников, идолов, герм (радуйся. Ворюга, люблю тебя!) — ИМ не ступить на нашу землю, не услышать, не увидеть нас. Без нас ОНИ просто умрут с голоду, как покрытый паршой нищий в зимнюю ночь! Вот почему нас заставляют строить храмы, алтари, воздвигать кумиры — то, что связывает ИХ с нашим миром! Не первый век строим! И теперь Грибницы опутывают всю Элладу, но Им этого, кажется, уже мало, и теперь нам придется тянуть ИХ Грибницы дальше — на восток, в чужой опустевший Номос.
А впрочем, чему удивляться? Это для нас они — боги, а на самом деле вся эта Семейка — просто Вестники, Вестники Единого. Вестники, забывшие передать Весть...
Как все просто! Да только Грибницу можно и ножичком — острым, аласийской бронзы. А можно и просто — с корнями...
Ох, интересно получается!
