физике.
— Представляете, товарищи! — возмущался моложавый человек в сером клетчатом костюме. — Я написал рассказ — научно-фантастический, как раз про ядерную физику…
— Это тот, в котором японские шпионы пытаются украсть чертежи? — ввернул кто-то.
— Ну… это не главное. — Писатель-фантаст немного смутился. — Шпионы это, так сказать, оживляж. Нам нужна наша фантастика, социалистическая, фантастика оптимизма! Я понес рассказ в редакцию, и мне его вернули, знаете, с какой рекомендацией?
— Написать популярную брошюру про повышение удоев, — предположил кто-то.
— Почти угадали, — невесело усмехнулся автор, — посоветовали написать про новые технологии в металлургии. Оказывается, наша советская молодежь должна воспитываться не на сказках, а на добротной научно-популярной литературе…
Неудачливого фантаста поддержали нестройным хором, в котором можно было услышать сочувствие и осторожное согласие.
— Фантастика — жанр будущего, — кивнул Бертяев. — Только я не очень понял ваш пассаж об оптимизме. Вы считаете, что оптимизм и ядерная физика хорошо сочетаются?
— Зачем так сужать, Афанасий Михайлович? — удивился писатель. — Я говорю вообще — о науке, о прогрессе…
— А что такое прогресс?
— Ну… Афанасий Михайлович, вы, конечно, шутите! Сейчас, извините, даже дети знают, что такое электричество, авиация…
— Я тоже знаю… Я ведь был на фронте, с шестнадцатого года… Авиация бомбила нас почти каждый день… А электричество немцы пропускали через проволочные заграждения — смерть наступала практически сразу. У солдат обгорали руки…
— Но… но это издержки! — растерялся фантаст. — Неизбежные издержки прогресса! Огонь — величайший благодетель человечества, но его применяла инквизиция, — я это уже слыхал. Но, согласитесь, без прогресса науки, техники, образования мы бы жили в каменном веке!
— Про каменный век ничего не скажу, — покачал головой Бертяев. — По-моему, мы его еще просто не изучили как следует, так что судить рано. Но, знаете, я одно время интересовался античностью, эпохой рождения христианства…
— Первый век? Римская империя?
— Да. Вот что меня поразило: у римлян было все, все необходимое для нормальной жизни — школы, почта, больницы, библиотеки. Но у них было еще одно — они умели вовремя останавливаться. Помните, во всех учебниках написано об александрийце Героне, который открыл принцип пара? Но римляне оставили паровую энергию лишь для детских игрушек…
— В силу социально-классового консерватизма, — прокомментировал все тот же всезнайка.
— Трудно сказать. Но представьте себе, что они все-таки построили паровую машину. Появились заводы, паровозы, пароходы, электричество…
— Тогда Америку открыли бы они, а не Колумб, — заметил кто-то.
— Да. И американская цивилизация погибла бы на тысячу лет раньше, даже не успев стать на ноги. А в Европе произошло бы то, что случилось совсем недавно, — окончательно погибло крестьянство, разорились ремесленники, аристократия превратилась в плутократию, города — в сточные клоаки. Античность погибла бы раньше и без всяких варваров. Я не говорю, что могли бы сделать римские кесари с более современным оружием…
— Но нельзя же отрицать сам прогресс? — упрямо, хотя и не столь уверенно, заметил писатель- фантаст.
— Мне трудно понять, что такое прогресс. Только прогресс техники? Но человеческое счастье вполне достижимо и с техникой времен античности. Прогресс морали? Мораль изменилась мало: даже христианство появилось в ту же античность. Я уже не говорю об искусстве, литературе…
— Вы, батенька, любите парадоксы, — вступил в спор уже знакомый Бену лирический поэт, — но, признайтесь, если следовать вашей логике, мы дойдем до Руссо с его идеей возвращения в пещеры. Знаете, в эпоху Днепрогэса и Магнитки отрицать прогресс как-то странно…
Бертяев улыбнулся и развел руками. Его супруга, давно уже ожидавшая окончания дискуссии, поспешила пригласить гостей в столовую, вызвав тем одобрительный шум.
За ужином Бен постарался молчать, хотя это было не так просто: его соседом оказался автор «Дяди Пети». Утолив первый голод, знаменитый детский писатель тут же начал разговор о том, какой должна быть литература для подрастающего поколения. Когда Бен был вынужден признать, что в детстве читал исключительно сказки Гауфа и повести Бернетт, его собеседник, сочувственно взглянув на отставшего от жизни иностранца, принялся пересказывать сюжет второй части приключений милиционера дяди Пеги. На этот раз страж порядка проходил службу в рядах РККА, что должно было тонко и ненавязчиво привить детям любовь к родным и любимым народом советским вооруженным силам. При этом мэтр не упустил возможности присовокупить, что поэму Гатунского, равно как и иные его произведения, дети читать не будут.
С последним Бен охотно согласился, в остальном же оставалось лишь время от времени кивать и говорить «оу!». Впрочем, господин Колонков не доставил излишних хлопот: писатель предпочитал беседовать о собственном творчестве, мало интересуясь державой, откуда прибыл его новый знакомый.
Внезапно, когда дело уже дошло до торта, в прихожей послышался звонок. Гости переглянулись.
— Лапшин, товарищи! — предположил кто-то.
— Лапшин! Лапшин! — поддержал целый хор голосов. Все заулыбались.
Хозяйка вышла на минуту и вскоре вернулась, причем не одна. В комнату вбежал невысокий толстенький человек в расстегнутом пиджаке и со сбитым на сторону галстуком. Оказавшись в столовой, он произнес «миль пардон!», долго жал руку Афанасию Михайловичу, заодно успев облобызать ручки нескольких дам, сидевших поблизости. Наконец он был усажен за стол, после чего с истинным вдохновением занялся котлетой по-киевски. Гости переглядывались.
— Ну, что нового в Столице? — поинтересовался кто-то.
— А? — вскинулся толстячок. — Миль пардон, дожую… Я как раз спешил, чтобы рассказать… Афанасий Михайлович! Товарищи! Я такое узнал…
Гости продолжали переглядываться, а кое-кто — и перемигиваться. Очевидно, товарищ Лапшин уже успел приобрести вполне определенную славу.
— Да! — Лапшин, отхлебнув из бокала, откинулся на спинку стула. Потрясающие новости! Скандал! Даже не скандал, а целый эль скандаль! Только прошу — между нами, антре-ну, так сказать…
Дружный хор тут же пообещал хранить полное молчание. Толстячок, дожевав очередной кусок котлеты, наскоро промокнул рот салфеткой и начал:
— Вчера… Представляете… Узнаю, что столичная милиция объявила розыск. Причем чрезвычайный и как раз на праздники!
— Карманника ищут, — предположил кто-то, очевидно, предвидя реакцию гостя. Тот хмыкнул:
— Я тоже подумал было — карманника, но, естественно, переговорил с кем можно… Вы же знаете, кое с кем я, так сказать… В общем, ищут не карманника, а молодого человека лет двадцати двух, особо опасного преступника…
Над столом пронесся вздох разочарования.
— Ага! — вскинулся Лапшин. — Я тоже подумал — обычная история. Но дело в том, дело в том…
Он перевел дыхание и окинул замолкнувших слушателей хитрым взором, предвкушая эффект:
— Этот человек умер. Шестнадцать лет назад! И теперь его ищут по фотографии, переснятой с памятника!
Реакция, как и ожидал рассказчик, была бурной, но неоднозначной. Преобладали смешки и реплики типа: «Эка загнул!» — Вот-вот, — кивнул Лапшин, подождав, покуда шум стихнет, — я тоже, знаете, в вампиров не поверил. Интересно, признаться, стало… Так вот, я выяснил: фамилия этого человека —