вылазки в немецкие окопы. Германский унтер взмахнул ножом перед самым лицом барона, но ударить не успел, — Корф уложил врага из верного нагана. В 17-м полковник и не думал оставлять нож шестилетнему Вовке. Он просто забыл трофей, когда, спасаясь от красногвардейского налета, уходил черным ходом из квартиры.
— Ну, дядя Майкл! — канючил правнук. — Ну, облом прямо! Крутой облом! Почему вы все — с оружием, а я — нет?..
— Хорошо, — чуть подумав, заключил Корф. — Завтра отдам. Только, мон шер, носить его надо иначе. Ладно, потом покажу…
Рано утром барон съездил к заутрене на Ваганьково, а затем подошел к священнику и обратился к нему с весьма необычной просьбой. Поначалу старик даже испугался и хотел отказаться, но, еще раз поглядев на Корфа, неожиданно для самого себя согласился. Немецкий нож был по всем правилам освящен, и удовлетворенный полковник отправился в город, размышляя о многих вещах сразу: от необходимости уберечь неумеху-правнука от серьезных неприятностей до нерешенной пока проблемы «кухонной латыни».
В библиотеке не сиделось, и ноги привели Корфа в Дворянское Собрание. Он прошел в небольшой зал, который на этот раз был почти заполнен. Похоже, намечалось какое-то мероприятие. Барон не преминул поинтересоваться, и ему охотно сообщили, что Собрание намерено разобрать два животрепещущих вопроса: составление протеста против отделения Малороссии и деятельность малого предприятия «Мико-Рюс». Полковник лишь пожал плечами, еще раз обвел глазами зал и наконец заметил в дальнем углу знакомое лицо. Старик Говоруха сидел в заднем ряду, внимательно наблюдая за Корфом.
Похоже, повестка дня намечавшегося заседания не особенно интересовала Ростислава Вадимовича, поскольку он охотно откликнулся на приглашение Корфа погулять по прекрасным осенним улицам Столицы. Немного пройдясь, барон и Говоруха присели на лавочке в скверике, любуясь желтеющими кронами высоких кленов.
— Рад вас видеть, Михаил Модестович, рад… — приговаривал старик. — Признаться, подумывал даже вас искать. Вы же теперь, можно сказать, знаменитость…
— А-а! — понял Корф. — Да-с, побывал в «чека»… Довелось…
— Н-да, именно в «чека», — поспешно согласился Говоруха. — Видел, видел, как Миша Плотников выступал… А я, знаете, Михаил Модестович, грешным делом вам не поверил. Походил, поспрашивал, даже в это самое «чека» запрос послал…
— Это вы о чем? — насторожился полковник.
— Как бы это сказать, чтоб не обидно было… В общем, не было у Владимира Михайловича Корфа сыновей. У него вообще семьи не было. Так что я не ошибся. Никаких Корфов в Канаде нет — по крайней мере, потомков Модеста Корфа.
— Да… — печально подтвердил барон. — Не было у Вовки детей, Славик. Он и был последним Корфом…
— Не последним! — старик перешел на шепот. — Я, конечно, стар, Михаил Модестович, да и Совдепия ума не прибавила… Да только тебя, Миша, я и на том свете узнаю! Вначале, признаться, чуть не спятил. Отвык от такого в эпоху, так сказать, диалектического материализма… А потом понял: нет, не спятил! И ты, Миша, не самозванец! Именно ты меня за уши таскал…
— Был грех! — хмыкнул барон, которому совершенно расхотелось играть в собственного правнука. — А нечего было наушничать, Славик!
— Но ты же погиб, Миша… — еле слышно выговорил старик. — После войны Ксения искала тебя, ездила в Харьков, потом в Таганрог. Ей сказали, что ты погиб еще в 19-м. Ты был курьером, возил какие-то секретные депеши, и однажды не вернулся… Володя так гордился тобой! У него всегда висела твоя фотография. И в 20-х, и даже потом, когда началась эта мясорубка…
— Не надо… — слышать о сыне, которого он запомнил шестилетним, Корф был не в силах.
— Я не знаю, почему ты здесь, Миша, — вздохнул Ростислав Вадимович. — Кто прислал тебя… и за кем.
— Брось, Славик! — нашел в себе силы усмехнуться барон. — В наш век, как это вы называете… научно-технического прогресса… принимать меня за тень отца Гамлета! Это забавно…
— А хотя бы и так… Я очень рад тебя видеть, Миша.
Давние знакомые, постепенно оставив патетический тон, разговорились о делах давних и не очень. Говоруха все больше жаловался на маленькую пенсию, грубость нынешней молодежи и соседей по коммуналке. Корф не стал спорить об этих абстрактных для него материях и, дабы не смущать старика невероятными событиями, приключившимися с ним самим, походя посетовал на казус с латинской рукописью. Барон был почти уверен, что после семи десятилетий комиссародержавия найти в Столице латиниста не представляется возможным.
— Мне бы твои проблемы, Миша, — покачал головой Говоруха. — Давай свою рукопись. Я ведь филолог, — правда германист, но уж как-нибудь попытаюсь. Я полвека в университете преподавал, пока на пенсию не выперли. И просил я их… Хоть бы почасовку оставили, но куда там!..
— Что за выражение, пардон, «выперли»! — возмутился барон, вспомнив лопоухого гимназиста Славика. — Ты же филолог! Помилуй, у нас в гимназии за такие выражения…
— Извини, Миша, — покорно кивнул старик. — С моими соседями и не тому научишься. Полный декаданс…
На следующий день барон, Мик и Говоруха встретились в библиотеке. Накануне Корф вернул правнуку нож и долго обучал его искусству ношения холодного оружия. Теперь куртка юного Плотникова внешне выглядела совершенно безупречно. Рукопись Овернского Клирика изучали уже втроем. Говоруха, надев очки с сильными диоптриями, внимательно всмотрелся в изящные буквицы и поинтересовался, требуется ли полный перевод текста, общее изложение или отдельные фрагменты.
В иное время барон, да и Мик, не возражали бы против редкой возможности прочитать целиком такую уникальную рукопись, но оба понимали, что это может занять не одну неделю. Поэтому Мик попросил Ростислава Вадимовича найти то место, где говорится о заклинании, применявшемся святым Иринеем для воскрешения умерших. Говоруха, прикинув толщину рукописи, пообещал позвонить через несколько дней.
Тем же вечером в квартире Лунина собралась вся компания. Фрол привел Лиду, которая пришла с внушительного вида папкой. Там оказались ее новые работы, а также рисунки Фрола. Картины Лиды рассматривали долго. Келюс одобрительно кивал головой, но от комментариев воздержался; барон чесал подбородок и вежливо помалкивал; Кора, сдержано похвалив, также не стала вдаваться в подробности. Зато Мику увиденное чрезвычайно понравилось. Он заявил, что лучшего «сюра» видеть ему еще не приходилось, и вообще, это «атас» и «кайф», после чего посоветовал найти подходящего покупателя среди многочисленных «баксовых» гостей Столицы.
Затем были продемонстрированы рисунки Фрола. Дхар смущенно смотрел в сторону, но рисунки, по общему мнению, были хороши. В основном, дхар рисовал портреты и небольшие пейзажные зарисовки. Мик вежливо молчал, но по его виду становилось ясно, что «сюра» в данном случае ему явно не хватает.
— А вот еще, — Лида достала последний лист. — Это Фрол вчера нарисовал…
— А вот это — сюр! — первым подал голос Плотников. — Ну, Фрол Афанасьевич, вы прямо Дали!
Келюс ничего не сказал, хотя увиденное не оставило его равнодушным. С рисунка глядело жуткое чудище, отдаленно напоминающее первобытного человека, но огромное, заросшее шерстью, с раскинутыми мохнатыми лапами. Глаза чудища горели, страшная клыкастая пасть щерилась.
— Однако, — односложно оценил барон. — Лихо вы это, Фрол!..
Кора все это время молча смотрела на Келюса. Тот незаметно кивнул; оба сразу сообразили, что имел в виду дхар.
— Это наш, как его… Ну, родовой знак, — начал пояснять Фрол, обращаясь главным образом к барону и Мику. — Ну, как его, тотем, елы… Мне дед рассказывал…
Мик, похоже, что-то понял и поглядел на дхара уважительно, даже с оттенком боязни. Только Лида и барон так и не взяли в толк, что дхар попросту нарисовал автопортрет.
— Круто, воин Фроат, — резюмировал Келюс. — Это можно сразу на выставку.
