— Может, вы курить хотите, Юрий Петрович? Вон, в дверце пепельница. Вы ведь «Нашу маркую курите?
Похоже, весь Большой Дом знал сорт его любимых папирос. Юрий невольно усмехнулся:
— Знаете, Константин, я бы предпочел «Казбек»…
— Так в чем проблема? — «Костя» сунул руку в лежащий на сиденье портфель и, покопавшись, достал коробку с черным всадником. — «Казбек», прошу. И я с вами — за компанию…
Орловский вдруг почувствовал себя точно так же, как тогда на улице, когда не удалось убежать от слежки. Да что они, сволочи, всевидящие? Или у этого улыбчивого в портфеле папиросы всех сортов?
— Спасибо… — Первая же затяжка ударила в голову — все-таки Орловский не курил уже несколько дней. Он вновь прикрыл глаза и вновь затянулся-на этот раз глубоко, долго. Как хорошо вдохнуть папиросный дым… Как хорошо быть живым и ехать в машине по ночной Столице — все равно куда… Да, он действительно размяк, а это плохо… Авто мчалось дальше, и Юрий уже начал подумывать, что его везут за пределы Столицы, когда шофер внезапно снизил скорость.
~ — Ага, — выглянув, заметил «Костя». — Кажется, прибыли. Ну, Юрий Петрович, вы оформляйтесь, а я к вам потом загляну. Хорошо?
— А где мы?
— Как это где? — удивился Константин. — Где и положено — в тюрьме.
Да, конечно. Куда же еще они могли ехать?..
— В Бутырке?
— Да вам не все ли равно, Юрий Петрович? Что одна тюрьма, что другая. Да не горюйте — в тюрьме тоже жить можно. Вот увидите.
Машина затормозила. В открытую дверцу заглянули типы в фуражках, последовало: «Выходи!» — и Орловский медленно, не торопясь, выбрался из «эмки»… То, что «Костя» назвал оформлением, тянулось долго — как показалось Юрию, несколько часов. Пришлось отвечать на бесконечные вопросы, раздеваться, вновь одеваться, выслушивать целую лекцию о правилах внутреннего распорядка, из которой он не запомнил ни слова. Удивили лишь два обстоятельства. С ним были вежливы. Странно, Юрий представлял себе тюремных «вертухаев» куда менее воспитанными. И второе — еще более удивительное: после всех формальностей его отправили в душ. Вот уж чего, а этого Орловский совсем не ожидал. Будь это, скажем, американская тюрьма… Вдобавок выдали все свежее — белье, рубашку, костюм. Юрий подумал было о странной филантропии, но тут же сообразил, что вещи — его собственные. Те, что оставались в его флигеле после ареста. Камера показалась неожиданно большой — наверно, после узилища в Большом Доме, где пришлось довольствоваться узкими нарами. Здесь же были откидная койка, умывальник, привинченный к полу табурет и — совершенно неожиданно — стол и даже вешалка. Надзиратель буркнул: «Если чего надо — стучи», кивнул на дверь, в которую, очевидно, и требовалось стучать, и оставил Орловского одного. Юрий первым делом подошел к столу. Он не ошибся — там лежали книги — его собственные книги, все из того же флигеля. Не все, конечно. Тот, кто отбирал их, брал почему-то лишь научные издания. История, фольклор, этнография… Уже без всякого удивления Юрий обнаружил на вешалке собственный выходной костюм, он лишь однажды надел его, когда они с Никой выбрались в Большой на «Трубадура»… — Осваиваетесь, Юрий Петрович? «Костя» появился незаметно, словно просочившись через железную дверь. — Не «Метрополь», конечно… — Я… я здесь буду один? — Вопрос возник сам собой, хотя единственная койка не давала обмануться. — Ну как же один! Днем я к вам в гости захаживать буду, не возражаете? Орловский пожал плечами. Даже если бы и возражал… Константин, похоже, понял: — Да не горюйте, мы с вами еще сойдемся. Оно понятно — я работник карательных органов, вы — заключенный, но к чему нам как кошка с собакой? Так что сработаемся! У меня характер легкий… — А у меня — тяжелый! — Это была правда. Во всяком случае, Юрий был в этом уверен. — Клевещете, клевещете на себя, Юрий Петрович! Все о вас хорошо отзываются. Коллеги ваши, соседи… Вот с супругой вашей бывшей говорил.
Даже Ермашев — следователь ваш, и то говорит, что вы человек приятный, можно сказать — обходительный… Вот оно как… Значит, всех взяли в оборот — даже Клавдию. Господи, что им надо, что!
— Книги… Можно читать?
— Ну конечно! Для того и доставлены. Я еще принесу — читайте. Там и ручка есть, а бумаги я вам завтра подкину. Рубашки меняйте, здесь стирать можно. Опять же парикмахер каждое утро. Или вы бороду желаете оставить?
— Нет, ни в коем случае… — Орловский провел рукой по заросшему подбородку и брезгливо поморщился. Вид у него, наверно, разбойничий.
~ Ну, как хотите. А вам бы пошла. Да, вот коечка… Здесь на ней только ночью лежать можно, но если хотите днем — не смущайтесь, лежите. Я товарищей попросил — они согласны.
Орловский имел слабое представление о тюремном режиме, но кое-что понял. Душ, свежие рубашки, парикмахер — тут что-то не так. Нет, «Костя» врал ~ тюрьмы бывают разные…
— Ну, не буду мешать, Юрий Петрович. Завтра увидимся. Орловский остался один. Он нерешительно прошелся по камере, словно в ожидании какого-нибудь неожиданного подвоха. Нет, если бы узнали о книге, то не стали привозить сюда. Просто надо было подержать его часок в подземелье, а затем предложить выбор: или откровенность, или шаг в темноту, в лапы этим, в черных кожаных куртках. И Бог знает, как бы он поступил. Но теперь он вновь получил передышку, и эту передышку надо использовать сполна.
Юрий лег на узкую койку, накрылся серым, пахнущим дезинфекцией одеялом и мгновенно уснул. Пришло забвение — милосердное забвение, дающее короткий, неверный покой… «Костя» появился в начале двенадцатого — об этом Орловскому сообщили его собственные часы, которые он нашел в кармане выходного костюма. Часы шли — кто-то заботливо завел их, прежде чем принести сюда.
— Ну, совсем другое дело! — Константин улыбнулся, одобрительно поглядев на Юрия. — Свежи, выбриты, порозовели даже! Завтракали? Курили?
— Завтракал. Но не курил.
— Ай-яй-яй, забыл! Держите! Из портфеля появились полдюжины пачек «Нашей марки» и три коробка спичек.
— Простите, Константин… У меня нет денег…
— — Как это нет? — удивился тот. — У вас же на книжке сберегательной была тысчонка с небольшим? Так ее на ваш счет перевели, сюда. Покупки можете делать — пятьдесят рублей в месяц. Вам же правила объясняли? Да, что-то такое ему говорили — вчера он, понятно, не обратил внимания. Интересно, что там еще в этих правилах?
— А это, — «Костя» кивнул на папиросы, — будем считать, компенсация. Вы ведь без папирос мучались, пока на следствии были… Ну это все мелочи. Вы, Юрий Петрович, как, в настроении беседовать?
Орловский усмехнулся: — В наилучшем.
— Вот и прекрасно, вот и ладненько… — Энкаведист, присев к столу, вынул из портфеля несколько листов бумаги.
Юрий сел на койку. «Побеседовать» — значит, следствие не закончено! То, чего он боялся, случилось. Да, Терапевт прав — в Большом Доме служат не только дураки и садисты. Ему не поверили. Все-таки не поверили…
— Юрий Петрович, вы русский по национальности? Вопрос был настолько неожиданным, что Орловский не сразу нашелся, что ответить. Они что, считают его японцем? Штабс-капитаном Рыбниковым?
— Д-да. Конечно, русский. Мать у меня из Малороссии, то есть, извините, с Украины, но она тоже русская… «Костя» невозмутимо водил ручкой по бумаге. — Кажется, прадед был вепсом. Это такая народность…
— Я не об этом, Юрий Петрович. Вот вы, русский, каким образом оказались в Институте народов Востока? Да еще в дхарском секторе? Ага, вот он о чем! Да, об этом его еще не спрашивали. Ну что ж, это не опасно. Во всяком случае, пока…
— Это длинная история, Константин.
