темницу, изгонять?
– Да, дядя.
– И ты станешь хуже Алкмеона, потому что тот, кто сидит на чужом престоле, должен каждый день, каждый час доказывать, что именно он - ванакт?..
– Да…
– Ты прав, Диомед, ты прав. Но подумай, что будет, если ты откажешься? Если останешься здесь? Что ты почувствуешь через год? Через десять лет? Ты станешь седым, старым - что ты скажешь перед смертью своим друзьям, которые звали тебя на помощь? Что?
– Не знаю, дядя Андремон… Не знаю!
Дяде Гераклу холодно. На дяде Геракле фарос, сверху хеттийское покрывало, но ему все равно холодно, хотя рядом стоит жаровня, и еще одна - в углу… - Почему ты спрашиваешь меня, Диомед? Разве я - ванакт? Разве я царь?
– Ты - Геракл! - повторяю я упрямо.
..Наверное, в пятый раз повторяю. Хвала богам, Кронос милостив к моему великому родичу. Он здесь, не в неведомой дали, где только тени и прах.
– Мы ведь похожи, дядя! Наши отцы - изгнанники, мы выросли на чужбине, живем на чужбине, ты - сын Зевса, я…
Замолкаю. Даже дяде нельзя говорить о маме! Даже ему!
– Только я-не Геракл.
– Геракл? - Дядя качает седой головой, медленно проводит по лицу огромной ладонью. - Геракл, сын Громо-вержца-Крониона, потомок бога и сам в будущем Олимпиец? Так?
Киваю. Так и есть.
– Геракл… Дурное имя! Никогда мне не нравилось! Геракл, Славящий Геру, Герослав… Когда-то меня звали иначе, Диомед! У меня было имя - мое, настоящее, была судьба - моя собственная… Но ты не поймешь. Я - прошлое, ты - будущее.
– Почему? - удивляюсь я. - Я тоже…
– Полубог? - грустно улыбается дядя. - Вижу! У тебя ихор в крови, серебристый, легкий. Увы, это вижу не один я… Ты из последнего поколения, племянник. За вами - пустота, черная ночь…
Переспрашивать не надо. Я понимаю, о чем говорит мой родич, Великий Геракл Амфитрионид. 'Не жить богов потомкам на земле!' Гекатомба!
Да, мы - последние. И черная ночь впереди!
– Мы… Мы совсем иными были, Диомед. И хотели иного… Знаешь, племянник, надо мной уже смеются, песни веселые поют. Дескать, ходил дурак здоровенный, бедных зверушек истреблял… И хорошо, что поют! Значит, мы свое сделали, значит, вам на земле уже нечего бояться. Только людей…
– И богов, - не выдерживаю я.
– И богов, - соглашается дядя. - Странно, сейчас, когда ОНИ ушли, ИХ стали ненавидеть. Я говорил одному… одному моему другу, что уходить нельзя, ведь люди неблагодарны… Как и боги. А ведь еще недавно мы могла дружить. Мы и ОНИ…
Дядя Геракл кутается в покрывало, протягивает к ог. ню огромные ладони. Ему холодно, он никак не может! согреться.
– Нас называли Мусорщиками, Диомед! Мусорщиками - потому что мы чистили матушку-Гею. Ты уже не помнишь… Хвала богам, что не помнишь! А ведь еще недавно, совсем недавно, людям приходилось драться, чтобы выжить на земле. Насмерть драться! И самое страшное что вся эта нежить - Гидры, Химеры, железные вепри с бронзовыми лисицами, - они тоже хотели остаться! Понимаешь? Разумные, сильные, жестокие… Мы - или они, люди - или нелюди! Это и было то, зачем я жил. Мы, Те-зей, Мелеагр, Беллерофонт, твой дед, я - хотели очистить землю, спасти людей от чудищ… Не смейся, это не сказка!
Что тут спорить? Не сказка. Пока еще…
– Я не смеюсь, дядя. Я видел Гидру. Только… Только гидры сейчас никого не едят…
– А в Апии… на Пелопоннесе не осталось львов и кентавров. Не осталось, потому что их перебил злой Геракл… Да, дети не понимают отцов, отцы - детей… Я не судья тебе, племянник. Ты уничтожил Фивы, мой город, но я не могу гневаться, потому что сейчас другое время, ты другой, и твои друзья - другие. Совсем другие! И в этом новом времени тебе придется думать самому, Диомед! Думать - и решать, чего ты хочешь. Решать - самому!
Самому? Почему-то казалось, что дядя Геракл отсоветует, отговорит…
– Пусть так, дядя. Но меня зовут в Аргос. Тебя тоже звали править, и не раз. Ты ведь мог бы стать фиванским басилеем, правда? И микенским ванактом, вместо Эврис-фея…
– Но не стал. Хвала богам, что не стал! Ну какой из меня ванакт? Только не пытайся идти за мною след в след. У меня было что делать и без золотого скипетра. А у тебя?
У меня? А что у меня?
– Я не хочу взойти на Олимп, дядя. Я хочу войти в Тре-рнские ворота Аргоса! Но я боюсь…
– Не бойся!..
Покрывало скользнуло на пол. Я вскочил, замер. Передо мною стоял ГЕРАКЛ.
– Чего бояться, Диомед? Чего? На миг показалось, что дядя - совсем еще молодой. Даже моложе меня. Моложе - потому что я знал ответ.
– Себя бояться. И еще - богов.
– Не бойся…
Усмешка погасла, дядя ссутулился, отвернулся. Отвернулся - всего на миг. Выпрямился, блеснул глазами:
– Я… Я тоже так думал. Почти всю жизнь. А потом понял: страх - худшее, что у нас есть. Люди боятся богов, боги боятся людей, ты боишься самого себя…
– Но как? - не выдержал я. - Что нам делать? Дядя Капаней не боялся богов - и погиб, и мой папа погиб, и другие погибли! Мы даже не люди, мы - выродки, полукровки, которых боги истребляют, как чудищ. Ты был нужен, ты служил и людям, и богам, а у нас одна цель - выжить! Просто выжить. Понимаешь, выжить!..
– Не выжить - победить…
Тихо ответил дядя Геракл, так тихо, что Я едва услышал. Ответил, седатой головой качнул, подошел к жаровне, вновь протянул ладони.
– Победить, Диомед! Ты не сможешь всю жизнь прятаться, и твои друзья - тоже. Вы - последние, и битва, которая вам предстоит, - тоже последняя. Ну и что? И боги не вечны… Слабого судьба тащит на веревке, того, кто сильнее, - за руку ведет, а самый сильный сам судьбой становится. Иди не бойся! Я пошлю с тобой в Аргос своего старшего, Гилла. Ему тоже пора взрослеть. Мне… недолго уже. Может, еще успею проснуться. Напоследок…
Иди, Диомед!
Над жаровней взметнулось желтое пламя, лизнуло дядину ладонь, но Геракл даже не пошевелился. Словно огонь, Хадно вцепившийся в его руку, был тем самым, последним…
Дядя, дядя, неужели и ты?..
А мама мне так и не ответила. Впервые - не ответила.
– Зачем ты меня спрашиваешь, господин мой Диомед? Разве женщин спрашивают, когда идут на войну? Ты решил, значит, так и будет. Что изменят мои слова? Я лишь знаю, что здесь, в Куретии, я - подруга вождя. А в Арго-се - просто рабыня! Но сегодня… Ты не уйдешь, господин мой Диомед? Хотя бы сегодня? В холоде никнет зима, отмечая пернатыми время… ' Гадать, волю богов выведывать, везде принято. Да только по-разному. В Этолии лопатки бараньи на огне жгут, в Аттике пепел шевелят, в Локриде воск льют, в Аргосе - жребий мечут, за морем звезды слушают. А в Эпире, говорят, все больше птиц
