Пана-владыку, великого бога, восславить хочу я…
Пана-владыку, великого бога, восславить хочу я. С нимфами светлыми он - козлоногий, двурогий, шумливый - Бродит по горным дубравам, под темною сенью деревьев. Нимфы с верхушек скалистых обрывов его призывают, Пана они призывают с курчавою грязною шерстью, Бога веселого пастбищ. В удел отданы ему скалы, Снежных гор главы, тропинки кремнистых утесов, Бродит и здесь он и там, продираясь сквозь частый кустарник;
То приютится над краем журчащего нежно потока, То со скалы на скалу понесется, все выше и выше…
Радуйся, Пан, веселый бог, хозяин лесов и скал! Безобиднейший из богов, смешной, добрый. Мы с тобой похожи, не удивляйся! Я тоже еду в Аргос один, и надо мною тоже можно смеяться. Один, с тринадцатью спутниками - против всего воинства Алкмеонова! Пусть смеется, кто пожелает, как смеялись над тобой, Пан, Пан Всесильный, когда ты родился у Дриопы, прекрасноволосой и стройной нимфы. И отец твой, Психопомп-Ворюга, смеялся, и родичи Олимпийцы хохотали…
Сел Психопомп перед Зевсом, меж прочими-сел он богами И показал им дитя. Покатилися со смеху боги…
Я тоже неказист, Пан, мой родич! Какой-нибудь Агамемнон, жердь длинная, косится на меня свысока: не вышел я ростом, ликом не вышел, да и родом, честно говоря, не очень. Я тоже жил среди лесов и скал дикой Этолии, где коз больше, чем людей, и басилеи носят плащи из овечьих шкур. Пусть посмеются над нами, Пан, посмеются-в последний раз!
Горе, однако, тому, кто рассердит добрейшего бога!
Мощный, он брови насупит, в глазах полыхнет его пламя. Крикнет - и крик его, громом над миром ударив, В бегство постыдное целые воинства гонит!
Лютая Паника-дочь над испуганным людом несется, Створки ворот открывая и с воинов срывая доспехи. Кто устоит перед ней, кто потщится бороться с всесильной? Страшен он, Пан разъяренный, и даже могучие боги Прячутся в горних чертогах, на землю взирать не рискуя. Кричи, Пан! Кричи!. ** Я думал, будет война.
Короткая, почти без крови - но война. И я был готов, и мое войско готово, и мои гекветы уже выполняли приказ, тот, что я отправил с Амфилохом Щербатым. Мне не требовалось прятать свои дружины. Они стояли у всех на виду, там, где и должны стоять: Промахова - у Лерны, перекрывая путь к морю, Полидора - в Тиринфе, Эвриала Смуглого - у Трезен, а Капанидова - на запад от Аргоса.
А в самом городе меня ждали воины Щербатого, чтобы обезоружить стражу и открыть ворота.
Я не прятал войска, да и негде мне было их прятать. Заячья Губа, ошалевший от крика Керы, от Фобосова страха и Деймосова ужаса, сам призвал к оружию басилеев.
Сам!
А те, кто ему еще верил, кто был готов умереть за ванакта-нечестивца, бесполезно мерзли в Аркадии, ожидая куретскую конницу.
Зимой не воюют, Алкмеончик!
Поэтому, как только у пограничного камня вокруг моей колесницы сомкнулась сверкающая медь тиринфской дружины (не опоздал, Дылда Длинная!), я был готов к бою.
Но тут крикнул Пан… …И рухнули высокие, кованные медью ворота, и разбежались очумевшие от ужаса стражники, и льдом застыла печень у Алкмеоновых даматов, а лютая Паника-дочь уже парила над красными черепичными крышами Лариссы…
И не выдержал Алкмеон-ванакт, Алкмеон Заячья Губа, чей разум уже помутили Эринии, перед чьим взглядом стоял окровавленный призрак убитой матери…
Так и кончилась моя вторая война. Война, которой не было.
– Только ванактом, Тидид! - Эвриал Смуглый дернул щекой, легко пристукнул ладонью по резному подлокотнику. - И пусть кто посмеет пасть раскрыть! Мы - Ар-гос!
– Мы - Аргос! - Толстяк Полидор даже привстал, пухлая рука сжалась в кулак. - Мы - Аргос, Диомед! Ты - ванакт! - Ванакт! - Промах Тиринфец.
– Ванакт! - Амфилох Щербатый.
– Папа… Отец… Он очень любил тебя, дядя Диомед. Он говорил, что ты - самый лучший. Ты должен стать ванактом вместо папы!
Маленький Киантипп - басилей Киантипп Эгиалид - говорит тихо, но каждое его слово гулко звучит под высокими сводами. И мне вдруг кажется, что я вновь слышу голос дяди Эгиалея… Эх, дядя, дядя!
Утро, сквозь щели в ставнях - неверный зимний рассвет. Тронный зал пуст, и трон пока еще пуст. Мой трон… Мы сидим в сторонке, мы - эпигоны, братья, разделившие поровну все - и боль, и кровь, и победу. Мы пока одни. Только у трона, у дверей, у закрытых ставнями окон, - мои гетайры. Теперь куреты всюду со мной, не отходят ни на шаг. Но они молчат. Решать - нам. И мы решаем.
Решаем, потому что сейчас этот зал наполнится людьми - перепуганными людьми, радостными людьми, растерянными людьми. Два дня они прятались, придворные, гиппеты, служилые даматы, жрецы. Прятались, все еще боясь - или надеясь, - что Заячья Губа вернется. А теперь, когда все стало ясно, сбежались сюда, в Лариссу, под черепичную крышу Нового Дворца.
Алкмеон не вернется. Он в Аркадии со своими пеласгами, полубезумный, гонимый беспощадными Эриния-ми, навечно запятнанный кровью. Теперь не мой отец, не я-он изгнанник, ему просить милости и приюта у баси-леев-козопасов в глухих селеньях, где еще не слышен крик беспощадных Мстительниц. Он не вернется. Добрые ар-гивяне терпеливы, но Убийцу Матери они яе простят. Призрак Эрифилы, дочери Талая, отныне навсегда встанет между Коровьими детьми и троном Аргоса.
Четверо уже сказали. Двое молчат. Молчат, хотя их слова для меня - главные.
– Капанид?
Мой друг смотрит в сторону, сопит, дергает волосинки |на подбородке.
– Понимаешь, Тидид… Они… Мои родичи… Они вроде как… А, ну их!
Широкая ладонь взлетает вверх, рубит холодный зимний воздух:
– К воронам их всех! Ты - ванакт! Да, ребята, о чем мы тут болтаем?
– О троне, Сфенел, - негромко отвечает толстяк Поли-дор. - О троне. И об Аргосе.
Он прав. Великий Атрей не шутит. Слово 'ванакт' и слово 'война' теперь для нас - одно и то же.
– Дядя Эвмел?
Дядя Эвмел - старший. Дядя Эвмел - сын Адраста Злосчастного. Его слово - главное.
Дядя не спешит. Молчит, на меня не смотрит. Вниз смотрит - на холодные каменные плиты.
– Дело не в титуле, Тидид, - наконец вздыхает он. - Атрей все равно начнет войну. Он прав, над Ахайей должен быть владыка - единый, всевластный. Только мне кажется, время у нас еще есть. Пока жив Эврисфей…
Дядя замолкает, худые пальцы сжимают навершие тонкой трости.
– Оступать поздно, Диомед! Ты - ванакт! Мы за тебя, гиппеты - тоже… Ты - ванакт!
Все сказано. Пора махнуть рукой, впустить толпящееся у дверей стадо, надеть пурпурный плащ, застегнуть золотую фибулу… Вот и венец - на серебряном треножнике, у самого трона, ждет…
– Я, Диомед сын Тидея, ванакт Аргоса, Арголиды и всей Ахайи, повелитель Тиринфа, Трезен, Лерны, Гермионы, Ази-ны, Эйона, Эпидаврй, Масеты и Эгины Апийской…
От приоткрытого окна несет холодом. Внизу - пустая, безлюдная площадь, мокрые от ночного дождя каменные плиты…
– Мама!
Не говорю - шепчу, еле двигая губами. Почему она не отвечает? Почему не слышит?
– Мама! Что мне делать? Еще не поздно, скажи? Мне не надо этого, я не хотел, никогда не хотел!
