Нет, не забыл Великий Геракл Эврисфея, не забыл, как его унижаться перед этим недоделком заставляли. И Пе-лопидовой гордыни не забыл. Слишком рано его в детскую Цсказку скучать отправили. Не зря он мне о последней битве говорил!
Вот и приходится Атрею затылок чесать, о железных дорийских мечах думать. И Гераклову дубину вспоминать. Трещать чьим-то ребрам! Но Атрей сказал: 'Скоро!' А ведь Атрей… - Атрей - не загадка…
Дядя наконец* отложил таблички, вздохнул, лицо потер. - С Атреем все ясно, Тидид. Ты правильно говорил: он, как и Адраст, мой покойный отец. Чего хочет - понятно. Власть - настоящая, не кажущаяся, великая держава, поход за море… Это не ново, не он такое выдумал. С Эврисфеем тоже ясно - болванчик на троне, злобный, всего боящийся… А вот Фиест…
И снова дядя не ошибся. О Фиесте мы почти ничего не знаем. Он редко покидает Микены, ни с кем не встречается, не выходит из тени. Все, что говорят о нем, - всего лишь слухи. Будто бы Атрею он не просто брат, а брат-близнец, не отличить, будто бы Олимпийцев не чтит, а поклоняется то ли даймонам, то ли призракам из Гадеса. И будто бы слуги у него есть - не думающие, не рассуждающие, только ему покорные. Не слуги даже - мертвецы ходячие.
Хочешь - верь, хочешь - на себе испытай!
– Я понимаю так, Тидид. Фиест хитрее. Все эти годы он брату поддакивал, подыгрывал, в сторонке держался. Как бы в сторонке… Атрей правит, Атрей повелевает, а Фиест… Фиест ждет. А вот чего? Он - не наследник пока наследник - Атрей; может, в этом дело?
– Есть еще один наследник микенский, - усмехнулся я. - Гераклом зовут.
И не я один так считаю - вся Ахайя, вся Эллада. Ведь именно своему сыну Дий-Зевс Микены предназначил! Не Пришел ли час волю Отца богов выполнить?
– И это тоже, Тидид…
Дядя Эвмел нащупал палочку, с трудом приподнялся. Бедный дядя! Уже и не ходит почти, и на колеснице не ездит. Только и осталось - на носилках путешествовать. А ведь ему и сорока нет! Да какое там сорок - тридцать с небольшим! …Ядовитое семя! Все мы, в чьих жилах - ИХ кровь!
– Ох, Тидид, не понравилось мне это Атреево - 'Скоро!'…
И мне не понравилось. Поэтому прямо тут, на этом столе, где горой навалены тайные таблички, я сейчас напишу приказ Эматиону-лавагету, и Амфилоху Щербатому напишу, он сейчас как раз в Тиринфе, рядом с микенской границей, а еще Промаху и Полидору…
Скоро! Что - скоро?
– Тебя совсем замучили, господин мой Диомед! Мужчины и… женщины тоже!
Рука Амиклы касается звериной метки на животе. Я виновато отворачиваюсь. …Ее хитон на полу, и гиматий на полу, и сандалии, и мой фарос вкупе с хитоном тоже. И венец золотой там же. Так сюда в венце и пришел - не было времени переодеться.
– Мы так редко видимся с тобой, господин мой Диомед, а когда видимся, тебя уже другие выпили, копье твое уже не копье, уколешь - не почувствую…
– Еще как почувствуешь! - возмущаюсь я, прижимадсь лицом к ее животу, к лону, к бедрам. А ее губы уже скользят по моей коже, вызывая привычную терпкую дрожь, я трогаю рукой ее грудь, сжимаю…
– И не почувствую, не почувствую, - шепчет она, почти не отрывая губ. - Ты не ванакт, ты, как и я, служитель Киприды, только я должна любить всех мужчин, а ты - женщин, бедной Амикле остается только тебя съесть, съесть, съесть!.. И я тебя съем, господин мой Диомед, а потом найду ту девку, грязную вонючую девку с кривыми ногами, которая посмела тебя украсть, и буду жечь ее горячей бронзой, а потом пойду на улицу и стану любить мужчин, всех подряд, много мужчин, с крепкими копьями, не то что у тебя…
– Ахты!.. …И нас уже нет, мы стали ночным ветром, заревом, туманом над лесной поляной. Только серебристый свет перед глазами… Поступь ее благородна… глубоко и таинственно лоно… стройные бедра словно ведут на ходу спор о ее красоте… о ее красоте…
В храмовые дела я не вмешиваюсь. Боги сами о себе позаботятся! Только один раз и пришлось. Амикле, старшей жрице храма Афродиты Горы, уже не нужно бродить по аргосским улицам, собирая серебро для многолюбивой богини. Стрепсиад-скопец, услыхав мое повеление, только кланялся, кланялся, кланялся… Амикла живет в нашем доме на Глубокой - новом, отстроенном, и все хорошо у нас, то есть почти все…
Почти все…
– Но почему, Амикла? Может, к знахарю, к гадателю? Она качает головой, кусает губы. Вот-вот заплачет! Я обнимаю ее худые плечи, глажу по голове…
– Я… Я была у знахаря, господин мой Диомед. Была… Только к чему он? Все и так понятно. Слишком многих мужчин я любила - до тебя. С десяти лет я при храме… У таких, как я, редко бывают дети…
Не помогает ничего - ни травы, ни молитвы, ни жертвы Гере Анфии. Казалось, что проще? Вон, у Капанида сынок уже басом отцовским ревет, кормилиц пугает! А маленького Ферсандра дочери уже второй год пошел…
– Я к оракулу пошлю, в Дельфы! К Зевсу Додонскому… Заплакала - тихо, беззвучно. Пора уходить, ночевать лучше за стенами Лариссы, потому что с рассветом у ва-накта-челнока новые дела, горы дел, моря, некогда не только сидеть лицом к югу, даже утешить любимую времени не хватает…
– Останься, господин мой Диомед! Когда ты рядом, то все хорошо… Останься!
И я послал все к воронам, к Гадесу, к Дию Подземному, я обнял ее дрожащие плечи, прижался губами к ее мокрой от слез щеке…
– Боги завистливы, сынок! МЫ завистливы. Не желай большего!
– Но почему, мама?
Мы редко теперь разговариваем. А видимся - еще реже. Только во сне или, как сейчас, среди ночного мрака. Мама боится, ведь я уже взрослый, а ОНИ завистливы, имаме все еще кажется, что ее маленького Диомеда можно спрятать, уберечь…
От чего, мама? От Гекатомбы? От последней битвы?
Не спрятаться мне, мама!…
– Пожалей эту девочку, сынок! Пусть все будет, как есть. НАША кровь… Она не приносит счастья.
– Но разве дети - это плохо?
Мама молчит. Странно, ее голос рядом, а она сама - где-то далеко. Хотел бы я знать, где!.,
– Моя мать погибла, чтобы дать мне жизнь. Аргея, жена твоего папы, умерла, рожая девочку. Я хотела их спасти - не смогла…
Тетя Аргея лежит рядом с папой на Поле Камней. Она умерла, и девочка ее умерла, поэтому все думают, что я - ее сын. Иногда мне снится сестра - та, которая так и не смогла сделать первый вздох. Ей бы уже было, как и мне, восемнадцать…
– Яне хотела, чтобы ты становился ванактом, Диомед! Не хотела, поэтому не отвечала, когда ты спрашивал. Ты сам решил - решил именно так! Но учти: ванакт - солнце, а солнце сжигает тех, кто стоит слишком близко. Пожалей эту девочку, спрячь ее, увези!
– Зачем? Почему, мама?
Мама молчит, в горнице тихо, еле слышно дышит Амикла, ее рука все еще обнимает меня за плечи…
– Тидид!
Глаз можно не открывать. Сфенелов бас я узнаю сразу, да и не пропустят мои куреты в дом никого, кроме Капанида. Костьми лягут - не пропустят.
Приказ!
