Ясно! Одно непонятно - почему сейчас?
– Капанид! Амфилох! Вы - в Аргос, верхами, не останавливаясь. Ворота на замок, все войска, что у нас есть, - к Тиринфу. Нападет Атрей - только обороняться, без меня вперед - ни шагу. Что бы ни случилось! Ясно?
– Да, ванакт.
– Всем нашим - тревога. Дружины поднять, но из городов не выходить - пока я не прикажу.
– Да, ванакт!
– Я - в Калидон, за месяц, думаю, управлюсь.
– Счастливой охоты, Тидид!
– А я? Диомед, ты же обещал!
Возле коновязи догнал меня Лаэртид. Коней уже оседлали, осталось в седло взлететь - и ходу, южным Зефиром через Аркадию, через Калидонский залив…
Сопит (прямо как Сфенел!), в глазах обида плещется.
– Ты же обещал, Диомед! Если война… Обещал! Я тебе пригожусь! Я ведь лучник! Я… Я корабельщиков знаю, помогу войска перевезти!..
Поглядел я на него…
– Но ведь ты обещал!!!
Я понял - парень еще ни разу не был на войне. Парень хочет быть взрослым.
– Ладно, верхами ездить умеешь? Просиял! Как мало человеку нужно!
– Кстати, - хмыкнул я, - почему ты тогда, в Спарте, про войну спрашивал? Сон тебе был, что ли?
– Почему сон? - удивленно моргнул Лаэртид. - Ведь ясно - Атрей на престоле, значит, сейчас начнется! Ну, Любимчик!
Ветер в ушах, ветер! Не тот, легкий, серебристый, что над ночным лесом вдаль уносит. Другой - горячий, яростный, терзающий листья, ломающий ветки, вырывающий с корнем столетние дубы…
Я - ветер! Не остановить меня, не задержать. ТЫ обещал мне славу, дед, мой НАСТОЯЩИЙ дед, но мне не нужна слава, я просто хочу быть ветром, бурей, ураганом. ТЫ меня поймешь, ТЫ сам Молния, ТЫ знаешь, что такое нестись навстречу врагу, неудержимо, беспощадно…
Я - ветер! И в ушах моих - ветер!
Не ушел никто. Да и некуда им уходить! Дядя Андре-мон своих куретов у всех дорог расставил, стены заставами окружил, а у ворот калидонских - мы с Фоасом, да его дружина, да мои гетайры в придачу.
И Любимчик - чтобы страшнее было.
Лаэртид главного и срезал - прямо в лоб, навскидку. Они как раз ворота открыли, толпой орущей вывалили - на прорыв. За плечами - мешки с добром, в руках - дубины, на рожах бородатых - злоба и ужас. Впереди - громадный детина, почти голый, на чреслах - пояс золотой (из дедовой сокровищницы, поди!). Вот его Одиссей и срезал. Спокойненько так, будто по мишени стрелял. А потом лук опустил, рассмеялся…
Я даже позавидовал. Первый убитый все-таки! Из кипрской бронзы печень у парня!
Ну а затем пошла резня.
А пока мы разбойников этих добивали, пока ловили Да на деревьях развешивали, пока добро награбленное собирали, я никак понять не мог. Все как-то не так было. Ну, решили дедовы племянники, Онхест со товарищи, отомстить. Они отомстить, разбойники - добром Живогло-товым разжиться. Ну так режь, грабь, жги - и ноги уноси. Так нет же, в городе сидели! В винные подвалы провалились, что ли? Или… Или подмогу им обещали? Да такую подмогу, что рискнуть стоило?
Жаль, спросить некого! Разбойнички - те только мычать и умели, Келевтору башку мечом снесли, а Онхеста и Ликопея сами добрые калидонцы и придушили. Спрятаться хотели, душегубы! Да куда спрячешься, Калидон - городишко маленький!
Город почти и не пострадал. Только дедовых даматов пограбили да храмовое серебро утащили. А вот дворцу досталось. Двери - вдребезги, столы-табуретки - вдребезги, в сокровищнице - ветер гуляет, трон дедов (скамья то есть) на боку лежит. А по всему дворцу рабыни ревом ревут - простоволосые, в синяках. Потешились с ними лихие люди, ни одну не пропустили, даже старух не помиловали.
Ну, пусть теперь висят, головорезы, босыми пятками сверкают!.
А деда Ойнея в подвале нашли (и вправду, откуда в Калидоне темница?). Умирал дед - кто-то, убегая, не забыл, мечом полоснул…
На белых рыбьих губах - кровавая пена. В пустых глазах - боль.
– Увезите! Не хочу… В Калидоне… не хочу! Ненавижу! Ненавижу!
Мы с Фоасом переглянулись. Ойней не бредил. Не бредил - и все еще ненавидел. Даже на черном пороге Гадеса.
– К алтарю Телефа… Там… Там… Там мы поклялись в вечной дружбе… с Беллерофонтом. Он… Кубок, найдите кубок!.. Беллерофонт… ненавижу… Почему он успел умереть? Вовремя… Вовремя…
'Иногда надо умирать вовремя', - сказала когда-то мама.
Я отвернулся.
– Это за городом, - прошептал Фоас. - Только не довезем, Тидид! Плох старик, ай плох, совсем плох!
– Алтарь… Алтарь Телефа! - упрямо прошептали губы. - Туда!
Рядом толпились придворные - такие же белые от ужаса. Только дядюшка Терсит сиял полной луной. Сиял - улыбался, зубами редкими светил. Еще бы! Его тоже в подвале нашли, но - живого. Забыли в спешке, видать!
Горго, дедова внучка, стояла в стороне. Пустым было ее лицо - как Ойнеевы глаза. Словно не ее дед умирал на старой истоптанной подстилке. Фоас перехватил мой взгляд, вздохнул…
И что в ней мой родич нашел?
– Хорошо, - кивнул я. - Перевезите. Тугую повязку на грудь, конные ноши… Эх, дед, дед!
– А вот он, кубок, племянничек, вот он! Не пропал, хи-хи, не пропал! Беллерофонтов кубок - он, Главкид, деду твоему в знак побратимства подарил. Тяжеленький, хи-хи! Я и все прочее собрать приказал вроде, не пропало ничего. Не успели унести, хи-хи, пожадничали! Теперь это все твое, племянничек, ты ведь наследник! Диомед, басилей Калидонский, хи-хи!
– Ха-ха, дядюшка Терсит! Да только я не басилей!
Я не басилей.
И не только потому, что Танат не спешит и дед все еще дышит - редко, захлебываясь мокротой и кровью. Я не басилей, потому что молчит толпа на площади, знакомо молчит…
Чужак!
Гетайры мои в сторонке стоят, и Фоас с Одиссеем в сторонке. Негоже им, куретам да прочим пришлецам, в чужие дела вмешиваться. Самому мне с добрыми кали-донцами объясняться. Да только что им объяснить?
– Дед умирает, - тихо проговорил я. - Умирает…
Услышали? Кажется, да. Кое-кто переглядываться стал, но большинство все так же на меня смотрело. На меня, на чужака. И я понял - не признают. Внуку Ойнея Живоглота, сыну Тидея Непрощенного, последней поросли проклятого рода, не место на калидонском престоле.
В Аргосе испугались Алкмеона. Этим уже нечего бояться.
