смотрят – это результат их героического труда… результат побед нашей героической Красной армии. Пусть все видят… Товарищ Берия, распорядитесь, чтобы среди пленных отобрали тех, кто участвовал в наступлении на Москву и был под Сталинградом… Пусть господа из Международного Красного Креста посмотрят, как выглядят эти пленные… Скажите им, что можно было бы и всех пленных прогнать через Москву, но боимся – это займет очень много времени… их теперь у нас миллионы… – Сталин остановился у стола, положил на него трубку. – Я полагаю, лучшего агитационного материала и придумать невозможно. Это сама жизнь…
Большая колонна пленных немцев, солдат и офицеров, медленно движется по залитым солнцем улицам Москвы. Конвойные – наши солдаты – идут по бокам колонны на расстоянии пяти-семи метров друг от друга. На тротуарах толпятся москвичи, в основном пожилые люди и старики, а также женщины средних лет и старше, угрюмые подростки, мальчишки и девчонки… Немцы бредут с опущенными головами, иногда поднимают взгляд… встречаются с глазами москвичей, стоящих вдоль тротуаров, и тут же поспешно опускают глаза… отводят в стороны… Москвичи молча смотрят…Ив конце этой бесконечной многотысячной колонны, следом за конвоем медленно едут две поливальные машины, и струи воды омывают асфальт, смывая нечистые следы оккупантов…
В этой толпе москвичей вместе со всеми стояли Мессинг и Аида Михайловна, а также почти вся концертная бригада Осипа Ефремовича. Светило яркое солнце, в синем-синем небе медленно плыли кучерявые белоснежные облака. Стояло жаркое лето 1944 года…
Мессинг смотрел на изможденные небритые лица солдат и офицеров, на рваные мундиры, разбитые сапоги, и в памяти, словно ураганным ветром, проносились совсем другие картины…
… Бесконечные ряды стальных германских шлемов, ряды начищенных сапог, печатающих шаг по мостовой… Свастика на знамени… Гитлер стоит на трибуне и благоговейно взирает на колыхающиеся шеренги проходящих перед ним солдат.
…Колонна немецких войск, входящая в Париж… немецкие танки с ревом въезжают под Триумфальную арку.
…Германские солдаты ломают шлагбаум на границе с Польшей… Горящие здания на улицах Варшавы… Немецкие танки и пехота движутся по дорогам Польши… Бредут колонны пленных поляков.
…Гитлер разговаривает с Мессингом… улыбается… и рядом стоит Геббельс и тоже улыбается.
…Цельмейстер и Лева Кобак бегут по улице… Они пытаются спастись, уже зная, что им не убежать. И отчаяние написано на лице обернувшегося Левы Кобака… предсмертное отчаяние… Мессинг ощущает ужас и боль, боль от сознания, что он ничем не может им помочь… Канарис с усмешкой смотрит на Мессинга, потом вынимает из кобуры пистолет и медленно, хладнокровно прицеливается. Нелепо взмахнув руками, Цельмейстер мешком плюхается на влажный блестящий асфальт… и следом гремят еще выстрелы, и падает сраженный Лева Кобак.
– Пауль, проверьте, точно ли я стрелял, – приказывает Канарис, убирая пистолет в кобуру.
Эсэсовец козыряет и быстро бежит к лежащим на асфальте Цельмейстеру и Кобаку.
.. Генрих Канарис что-то говорит Мессингу в своем кабинете, улыбается. На нем черный мундир штандартенфюрера СС с серебряными погонами, свастиками и серебряными нашивками. И эмблема – череп со скрещенными костями. Лицо Канариса нервно подергивается, глаза с ненавистью смотрят на Мессинга…
Мессинг вздрогнул, приходя в себя, и вновь увидел пленных немцев, бредущих перед ним по улице Москвы… Сияло июльское солнце… сверкали купол звонницы Ивана Великого и звезды на кремлевских башнях… На обочинах тротуаров плотной толпой стояли москвичи, глядя на людей, которые пришли их завоевать…
Потом Мессинг с женой устало брели по пустынным улицам, и редкие прохожие попадались им навстречу.
– Господи, когда же она наконец кончится, эта война… – тихо сказала Аида Михайловна. – Мне кажется, когда их победят, наступит золотой век человечества…
– Не наступит… – негромко задумчиво ответил Мессинг.
– Почему? Неужели люди и теперь не поймут, что хорошо, а что плохо? Неужели столько смертей и страданий их ничему не научат? – встрепенулась Аида Михайловна.
– Разве до этой войны было мало войн? И чему они научили человечество? Ужасно то, что, закончив одну войну, люди сразу начинают готовиться к новой…
– Да ну тебя, Вольф! – махнула рукой Аида Михайловна. – Тебя послушать, так и жить не захочется… Лучше помолчи.
– Молчу, молчу.
Рано утром Мессинг и Аида Михайловна собирались уходить из номера. Мессинг помог жене надеть шубу из ярко-рыжей лисы, затем надел теплое пальто. Они топтались в маленькой прихожей номера, оглядывая себя в зеркало.
– Давно хотел тебе сказать, ты в этой шубе похожа на тетю Песю, – ухмыльнулся Мессинг.
– Что за тетя Песя? Никогда не слышала ни о какой тете Песе.
– Соседка наша в Горе-Кальварии. Она через три дома от нас жила и зимой всегда проходила мимо нашего дома, чтобы показать матери, какая у нее шикарная шуба. А мама смотрела на нее и ехидно говорила: «Ох ты и доходишься в этой шубе, Песя, ох и доходишься!» И надо же было так случиться, что у другого соседа, кожевника Моисея, со двора выскочили две злые собаки. И встретили на улице тетю Песю. Боже мой, что они сделали с ее шикарной шубой! Красочные лохмотья! Тетя Песя кричала так, что было слышно в Варшаве! Она подала в суд на кожевника Моисея и судилась с ним до Первой мировой войны – десять лет! Это мне мама рассказала, когда я навестил их после моих странствий.
Аида Михайловна засмеялась. Они вышли из номера и не спеша пошли по коридору. Навстречу им кастелянша катила на тележке гору грязного белья. Увидев чету Мессингов, она громко поздоровалась и спросила:
– У вас прибраться, Аида Михайловна?
– Не надо, Верочка. Белье только оставьте, я сама все сделаю.
Дежурная по этажу, издали завидев супругов Мессингов, встала из-за стола и чуть ли не с поклоном приветствовала их:
– Аида Михайловна, Вольф Григорьевич, рада видеть вас. Никаких просьб? Пожеланий?
– Никаких просьб и никаких пожеланий, – сухо ответил Мессинг.
Аида Михайловна вежливо поздоровалась с дежурной. Когда они уже спускались по лестнице, она спросила у мужа:
– Почему ты с ней так грубо разговариваешь?
– Ты думаешь, она простая дежурная? Она старший лейтенант НКВД и каждую неделю составляет подробный отчет о всех постояльцах своего этажа. Про нас она составляет отдельный отчет.
– Ты до сих пор способен негодовать по этому поводу? – Аида Михайловна насмешливо посмотрела на него. – Ты действительно ребенок, Вольф…
– Оглядываешься, и не по себе становится, – пробормотал Мессинг. – Вокруг одни старшие лейтенанты и капитаны НКВД…
– Ну почему же? Тебе и генералы часто встречаются, – усмехнулась Аида Михайловна.
И в эту минуту рядом с ними у тротуара резко затормозил черный «ЗИС», распахнулась дверца, и из машины выскочил Василий Сталин в генеральской шинели и фуражке с голубым кантом набекрень.
– Товарищ Мессинг! Я тебя издалека признал! – он протянул руку, но Мессинг отступил на шаг и выдвинул вперед жену:
– Познакомьтесь, Василий Иосифович, моя жена.
– А? Ну да, понял! Очень приятно. Аида Михайловна протянула ему руку:
– Аида Михайловна.
– Сталин! – брякнул Василий Сталин и, увидев, как вздрогнула женщина, добавил поспешно: – Василий Сталин.
