мпервокурсником с первичными половыми признаками недоношенного хомячка, я владел громадным особняком на Бикон-Хилл. Меня возили в университет и обратно на «ягуаре», и я уже тогда стал одеваться как будущий Президент Соединенных Штатов — или как медик-шарлатан во времена Честера Алана Артура[3].
Там почти каждый вечер собирались гости. Я обычно выходил к ним всего на несколько минут — покуривая гашиш в пеньковой трубке, облаченный в атласный халат изумрудного цвета.
Во время одной из таких вечеринок ко мне подошла красотка, и вот что она сказала:
— Ты такой уродина, что я в жизни не видала более сексапильного мужчину.
— Знаю, — сказал я. — Знаю, знаю.
Мать часто навешала меня в Бикон-Хилл, где для нее были пристроены личные апартаменты, и я тоже часто заглядывал к ней, в Черепаший Залив. Да и репортеры стали донимать нас расспросами, после того как Норман Мушари-младший вызволил Элизу из клиники.
Это была сенсация.
Если мультимиллионеры плохо обращались со своими родственниками, из этого всегда делали сенсационный материал.
Хэй-хо.
Нам это очень портило жизнь, как и положено.
Мы еще не виделись с Элизой, да и по телефону с ней связаться не удавалось. А она тем временем говорила про нас совершенно справедливые, но обидные вещи, которые печатали в прессе чуть ли не каждый день.
Нам было нечего показать репортерам, кроме нашей телеграммы, которую мы послали Элизе через ее адвоката, и ответа Элизы.
В нашей телеграмме были такие слова:
МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ. ТВОЯ МАМА И ТВОЙ БРАТ.
А вот телеграмма Элизы:
Я ВАС ТОЖЕ ЛЮБЛЮ. ЭЛИЗА.
Элиза не разрешала себя фотографировать. Она поручила своему адвокату купить закрытую будочку для священника, который принимает исповедь, и он ее приобрел — после сноса какой-то церкви.
Она там сидела, когда давала интервью телевидению.
А мы с мамой смотрели эти интервью по телевизору, мучались, держась за руки.
Низкое контральто Элизы стало совсем незнакомым, и мы даже боялись, что в будке засела какаято самозванка, но это все же была сама Элиза.
Помню, как репортер с телевидения спросил ее:
— А как вы проводили время в клинике, мисс Свейн?
— Пела, — отвечала она.
— Что-то определенное пели? — спросил он.
— Одну и ту же песню, целый день, — сказала она.
— Что же это была за песня?
— «В один прекрасный день мой Принц придет», — ответила она ему.
— Вы ждали какого-то определенного принца — вашего будущего спасителя?
— спросил он.
— Ждала своего брата-близнеца. Но он, ясно, оказался свиньей. Так и не явился.
ГЛАВА 22
Мы с матерью, разумеется, ни в чем не возражали Элизе и ее адвокату, так что она без помех завладела своим богатством. И первым делом скупила половину прав на профессиональную футбольную команду «Патриоты Новой Англии».
Эта покупка наделала еще больше шуму. Элиза по-прежнему не хотела выходить из своей будки к телерепортерам, зато Мушари объявил на весь мир, что там, внутри, она сидит в футболке их цветов — синей с золотом.
В том интервью ее спросили, держат ли ее в курсе злободневных событий, на что она отвечала:
— Разумеется, я не виню китайцев за то, что они отправились восвояси.
Она имела в виду то, что Китайская Республика закрыла свое посольство в Вашингтоне. К тому времени миниатюризация людей в Китае так далеко шагнула вперед, что их посол был ростом всего шестьдесят сантиметров. Он распрощался со всеми в теплой и дружественной обстановке. Он заметил, что его страна прекращает дипломатические отношения по одной простой причине: что бы ни происходило в Соединенных Штатах, для китайцев это не представляет ни малейшего интереса.
Элизу спросили, почему же она так безоговорочно поддерживает китайцев.
— Разве цивилизованная страна может интересоваться такой чертовой свалкой, как Америка, — сказала она, — где некому даже о собственной родне позаботиться?
Но вот настал день, когда Элизу и Мушари увидели на Массачусетском мосту, они шли пешком из Кэмбриджа в Бостон. День был теплый, солнечный. Элиза была под зонтиком от солнца. Одета она была в футболку своей футбольной команды.
Господи ты Боже мой, ну и вид был у бедняжки!
Она так сгорбилась, что ее лицо было на уровне лица Мушари — а Мушари ростом не больше Наполеона Бонапарта. Курила она не переставая. Кашляла так, что, казалось, надорвется.
Мушари вырядился в белый костюм. При нем была тросточка. И в петлице у него красовалась алая роза.
Мушари и его клиентку вскоре окружила дружески настроенная толпа, и, конечно, там были съемочные группы кино и телевидения и газетные репортеры с фотокамерами.
Мы с мамой смотрели их по телевизору в прямом эфире, признаюсь, с ужасом — потому что процессия продвигалась все ближе к моему дому на Бикон-Хилл.
— Ой, Уилбур, Уилбур, Уилбур, — причитала мать, глядя на экран, — неужели это и вправду твоя сестра?
Я ответил горькой шуткой — без улыбки:
— Или это твоя единственная дочь, мама, или такая разновидность ящера, называемая панголин, — сказал я.
ГЛАВА 23
Мать была не готова к встрече с Элизой. Она поднялась в свои апартаменты, наверх. Мне не хотелось, чтобы прислуга присутствовала при шутовском представлении, которое задумала Элиза, — так что их я тоже отослал по комнатам.
Когда зазвонил звонок у входной двери, я сам пришел открывать. Я улыбался — панголину, камерам, толпе.
— Элиза! Дорогая моя сестра! Какая приятная неожиданность! Входите, входите! — сказал я.
Приличия ради, я сделал слабую попытку прикоснуться к ней. Она отшатнулась.
