различать, какие когда, все равно нужно часто задумываться над тем, что ты делаешь.
— Древние, Жан-Пьер, назвали бы вас философом и печатали бы ваши книги…
— …А современники, — печально вздохнул он, — кличут еретиком и собираются сжечь. Так кто же из них древнее?
— Может быть, история повернула вспять?
— История, Эрик, развивается так, как ей и положено. Прошли времена Древних — пришли наши. Пройдут наши — придут другие, возможно, лучшие, а возможно, и такие, по сравнению с которыми наши покажутся Раем на Земле. Хотелось бы, конечно, чтобы дети мои жили в более привлекательном мире, но боюсь, что выбирать им, как и мне, не придется…
Упомянув о детях, он прекратил витать в своих рассуждениях и угрюмо притих, после чего задал совсем уж приземленный вопрос:
— Как вы считаете, Бернард Уильяме сдержит свое слово ?
— Слово Командира, Жан-Пьер, в Братстве — дорогого стоит, а потому им просто так не бросаются, — обнадежил его я. — Бернард уже сдержал его, когда Аврелий хотел сломать вас, пытая ваших детей, и он неукоснительно будет выполнять Слово и дальше; не сомневайтесь по этому поводу.
Однако мне пришел на ум разговор с Гюнтером, и я подумал: «Сожалею, Жан-Пьер, что никто, кроме Мясника, не дал тебе обещания позаботиться о них, и будущее твоих ребятишек по-прежнему под угрозой…»
— Знаете, Эрик, я вам верю, — Жан-Пьер удовлетворенно кивнул. — Серьезно — верю. И, наверное, вы будете последним, кому я поверю в своей жизни. Не возражаете?
— Ну даете! Вы бы еще попросили исповедать вас…
— А почему бы и нет? Вы терпеливо слушали две ночи мою болтовню, выслушаете и исповедь.
— На кой черт она вам сдалась? Вы же вроде бы как…-я изобразил рукой нечто обозначающее «ни туда ни сюда». — Или вконец окосели от морфия?
— Да, Кэтрин меня здорово выручила. Почти как новый! — для убедительности Иуда повертел кистями рук. — Нет, просто дело в том, что жизнь моя подошла к своему финалу, потому настала пора подвести кое-какие ее итоги. А кто способен дать им должную оценку? Сам я, конечно же, отпадаю. Друзья? — Он поглядел на дремлющих сокамерников. — Тоже отпадают — мне нужно не сочувствие, а трезвое мнение. Дети еще малы, им не понять. Аврелий? — Жан-Пьер хохотнул. — Ему и подавно не надо. Остаетесь вы!
— Но я не священник!
— А я теперь и не верующий. Но я только что произнес, что доверяю вам. Для моей исповеди большего и не надо.
— Ну попробуйте, раз хотите.
Он на мгновение призадумался и, откашлявшись, довольно дерзко начал:
Исповедь моя будет короткой, поскольку ни возвращаться назад к этому Богу, ни просить у него прощения я не намерен. Каюсь лишь в одном — я принес страдания своей жене, детям и тем, кто видел во мне больше, чем сбежавшего от Оплота Греха и Порока труса. Каюсь и сожалею об этом. Остальные грехи я оставлю на своей совести. И Ад, и Рай — плоды фантазий, а Вечной Пустоте, что поглотит меня после смерти, наплевать, кто я такой. Собственно говоря, Эрик, мне нужно услыхать от вас резюме моей жизни, и на этом все. Исключительно ради любопытства. Попробуйте уложить все кратко, вроде бы как на надгробии. Приблизительно так: «Жан-Пьер де Люка хотел всем и себе только добра, а принес лишь смерть, горе и разочарование». Годится такая эпитафия?
— Добавьте еще… — я закатил глаза к потолку, формулируя концовку: — «…и заплатил за это в полном объеме». Так точнее.
— Да, пожалуй… И что вы обо всем этом думаете?
— Что думаю? — Я почесал лоб. — Обижайтесь — не обижайтесь, но буду откровенен: мир знавал злодеев и похлеще, не обольщайтесь своей исключительностью. Не являйся вы в прошлом Апостолом, потянули бы на протестанта среднего пошиба, а ваши сподвижники на простых торговцев оружием. Ваша слава чрезмерно раздута обидой Пророка. А что насчет вашей жизни, так эпитет, который вы только что изрекли, подойдет в той или иной степени к любому неудачнику. Никакое вы не чудовище, Жан-Пьер, и не враг государства. Вы самый обыкновенный неудачник. Жертва своей и чужой глупости. Но не расстраивайтесь: таких, как вы, большинство на нашей планете.
— Правда, сжигают не каждого, — добавил Иуда. — Но все равно спасибо за прямоту. Довольно неприятно, зато объективно.
— Однако в одном, Жан-Пьер, вам повезло, — подсластил я ему эту горькую пилюлю. — Бернард прав — дети у вас и впрямь замечательные. Можете ими гордиться.
— А, я и горжусь! — расцвел в улыбке опьяненный морфием Проклятый. — Кстати, это здорово, что вы принесли им книги. Признаюсь: я редко читал для них вслух. Мой, знаете ли, отцовский просчет… Ну что ж, раз неудачник, значит, неудачник. .. Однако пользу я еще в своей жизни могу принести!
— Не понимаю, — удивился я. — Кому?
— Не «кому», а чему, Эрик. Мой пепел послужит удобрением для сочной травы у подножия Креста, а она будет радовать глаз всем жителям Ватикана. Или вы думаете, что прах грешника чем-то отличается от праха праведника?
И мы улыбнулись друг другу: я ему вежливо и снисходительно, а он мне легко и по-дружески…
14
«— Что происходит? — угрюмо повторил один из пиратов. — Много бы я дал, чтобы понять, что тут у нас происходит».
Жан-Пьер де Люка — в прошлом Апостол Святого Писания, а ныне богохульник и предатель всех и вся, являвшийся также отцом троих детей, — умер на Троне Еретика во время, третьего дня пыток. Его сердце остановилось еще до того, как магистр Аврелий раскалил в горниле железные клейма, дабы провести процедуру прижигания…
Командование прибыло под утро, получив от архиепископа приличный нагоняй, а потому находилось в скверном настроении. Бернарда я не видел — скорее всего он сразу же завалился спать, — а Аврелий, видимо успевший подремать на заднем сиденье «хантера», направился прямиком к столовой, разбудил повара и, заставив того разогреть остатки вчерашнего ужина, принялся с аппетитом завтракать.
Я послал за Саймоном и, дождавшись, пока он меня сменит, подошел к обгладывающему телячьи ребрышки магистру.
— Извините, ваша честь, что отвлекаю вас, — обратился я к нему, — но не могли бы вы после завтрака уделить мне несколько минут?
— И что у вас за вопрос ? — поинтересовался Аврелий, не вынимая кости изо рта.
— Отступница Кэтрин хотела бы поговорить с вами по поводу Проклятого.
— Ну что ж, ведите…
Когда я вернулся в сопровождении девушки, Аврелий, закончив трапезу, пил чай, громко швыркая кипятком сквозь губы.
— А-а-а, так ты и есть та самая ведьма Кэтрин! — Магистр отставил кружку и во все глаза вылупился на мою привлекательную спутницу. — Премного наслышан о тебе, но вот лицезреть твою дьявольскую красоту еще не доводилось. Весьма прискорбно, что ты попала в такую компанию, милая.
— Ваша честь, — обратилась Кэтрин к лапающему ее взглядом инквизитору, — я умоляю вас прекратить пытать Жан-Пьера. Его сердце в очень плохом состоянии, и я, как медик, уверяю вас, что такие
