хрипом пыталась вдохнуть и все не верила, что это больше не получится, рвалась прочь, но в глазах уже было темно. Она далее не видела, кто на нее напал и откуда он взялся; казалось, само дерево душит ее своими ветвями. Несколько мгновений — и обмякшее тело Ингирид упало на мох и гниющую влажно- холодную листву. Она лежала на спине, на нелепой белой коже горла остались глубокие красные вмятины, а в широко раскрытых глазах навеки застыл ужас.
Молоденькая осинка стояла над ней, поникнув ветвями и роняя холодные капли дождя, словно слезы.
Эрнольв шел через лес, стараясь держать путь на запад, туда, где была надежда встретить кого-то из других отрядов. Но он не слишком надеялся на такую встречу: помня, что случилось с его товарищами, Эрнольв догадывался, что и с другими скорее всего произошло нечто подобное. Мало ли здесь троллей, способных заманить людей в ловушку? Мало ли здесь гор?
Но где-то поблизости был Вигмар. Рунный полумесяц изливал такие мощные потоки тепла, что в каждом движении ветвей Эрнольв готов был увидеть знакомую фигуру своего побратима, не слишком высокую, но ловкую и сильную, его пятнадцать рыжих кос, связанные в общий хвост, копье с золоченым наконечником в его руке. Он был так близко, что у Эрнольва кружилась голова и мерещилось, что он сам и есть Вигмар сын Хроара.
Деревья расступились, показалась поляна. Эрнольв отвел локтем мокрую еловую лапу и сразу увидел лежащую под деревьями человеческую фигуру. Белый подол рубахи, синее платье, меховая накидка, коричневый плащ…
Ошибиться было невозможно — свою жену всякий узнает из тысячи. Ингирид! Потрясенный Эрнольв бросился к ней, приподнял ее голому… и осторожно опустил снова на мох. Она была мертва и уже остыла. На коже горла виднелись неровные синеватые пятна. Кажется, все было сделано быстро, умело и причинило ей самое меньшее страдание, какое только возможно при таком способе отнятия жизни.
Эрнольв растерянно огляделся. Вокруг было совершенно пусто, только лес да ветер. Кто это? Кому она мешала? Кому понадобилось ее убивать? Чувства и мысли Эрнольва были в полном беспорядке: он не ощущал горестного отчаяния, а только недоуменную растерянность и жалость. Да, нрав Ингирид нельзя назвать приятным, но она была всего-навсего молоденькая девушка… Богиня Фригг, ей ведь не исполнилось и шестнадцати лет! Кому она помешала? Хоть сейчас и война… ко вокруг достаточно мужчин, чтобы не приходилось убивать беззащитных женщин… А как она попала сюда? Где Торбьёрн Запевала, где все другие люди?
Сидя на моховой кочке возле Ингирид, Эрнольв старался взять себя в руки, но чувствовал себя разбитым кувшином. Нужно было куда-то идти и что-то делать, но он не знал куда и что. Куда-нибудь отнести Ингирид… куда? Куда ему теперь вообще идти? Эрнольву казалось, что он остался один на свете. Совсем один. А весь свет — это и есть этот шепчущий лес, бесконечные сосны, осины, ели, можжевельник, серые валуны, торчащие из зеленого мха, присыпанные бурыми листьями. И ни одного человека. Нигде.
Между деревьями показалась человеческая фигура. К Эрнольву медленно приближался мужчина, не слишком высокий, но в каждом его движении чупствовались ловкость и сила. Рыжие волосы были зачесаны назад, на плече лежало три-четыpe тонких косички. На ходу он опирался на длинное древко копья, а наконечник поблескивал золотом. Это было настолько похоже на то, чего Эрнольв ждал и о чем мечтал, что он не поверил своим глазом. Это видение, морок, вызванный усталостью, растерянностью… Да попросту он сходил с ума!
Вигмар вышел на поляну к остановился, глядя на одноглазого фьялля, сидящего над телом Ингирид, Женщина была мертва, и не требовалось подходить ближе, чтобы в этом убедиться.
— Что ты с ней сделал? — спросил Вигмар. Голос его показался совершенно равнодушным, небрежным, но Эрнольв не удивился и не обвинил его мысленно в бесчувствии: они оба пережили сегодня слишком много и у них не осталось сил переживать ни по какому поводу.
— Это не я, — выговорил Эрнольв. — Я пришел… уже было.
Вигмар поднял глаза и увидел знакомое зрелище. Тонкая осинка, к которой Эрнольв прислонялся плечом, мигала двумя узкими, зеленовато светящимися глазами. И сейчас они не косили, а смотрели прямо в глаза Вигмару. Взгляд их был так строг и печален, что даже у Вигмара сжалось сердце. Он вдруг вспомнил о Рагне-Гейде, и его потянуло к ней. Она ведь места себе не находит, не зная, жив ли ее муж и не осталась ли она вдовой на другой день после свадьбы.
А одноглазый фьялль смотрел на него, как будто ждал каких-то слов.
— Ничего у нас не выходит, — безнадежно сказал Вигмар и сел на землю напротив своего странного врага. — Везде битвы, а мы с тобой опять встретились один на один. А я сегодня уже… В общем, меня уже драться не тянет, — закончил он, не решившись доложить, что поубивал сегодня довольно много фьяллей. — Где же твоя дружина, Эрнольв ярл?
— В горе, — бросил Эрнольв. — А мы с тобой все равно не сможем драться.
— Почему? — не слишком живо осведомился Вигмар. Ему не очень-то и хотелось.
— Потому что у тебя амулет моего брата. Вторая половина.
Эрнольв представил, как много придется рассказывать и объяснять, и его чуть не замутило: па такие усилия он был сейчас не способен. Тогда он просто вынул из-под одежды свой амулет на ремешке и показал Вигмару. Не зря же тот полгода носил вторую половину — должен и так понять.
Вигмар посмотрел, вынул из-под ворота свою половину, перевел взгляд с одной на другую.
— В нашем роду их двести лет носили братья, — сказал Эркольв. Он сам удивлялся своему равнодушию: как долго и как страстно он мечтал получить родовое сокровище назад, вырвать его из рук чужака… И вот чужак с родовым сокровищем в руках сидит перед ним, а он не чувствует желания вырвать амулет из недостойных рук. Ни гнева, ни возмущения. Все как будто так и должно быть. Или он настолько отупел, что не верит глазам? Не возьмет в толк, что долгожданная встреча не снится, а происходит на самом деле?
— Значит, я с ним стал как бы братом тебе, — сказал Вигмар, и Эрнольв кивнул. В саном деле. В последние месяцы он почти не вспоминал Халльмунда, потому что его место не осталось пустым.
А Вигмар смотрел на амулет и вспоминал, как нашел его, как носил, как показывал людям на пиру у Стролингов, как Рагна-Гейда объяснила ему значение рун… Впрочем, последнее он помнил очень плохо, поскольку в то время его занимали не руны, а совсем другое. Точно впервые, Вигмар рассматривал изуродованное рубцами лицо Эрнольва, и каждая черта казалась новой и притом отчаянно знакомой. У Вигмара было странное чувство, что он сам раздвоился и при этом стал вдвое больше: в его душу вошла вторая душа, совсем иная, но близкая и дорогая. Окажись Эрнольв его родным братом, он и тогда не был бы так потрясен. Вот уже полгода он делил силу и удачу с этим человеком, и между ними выросло родство крепче кровного. Вигмар узнал об этом только сейчас, но осознание так быстро и прочно укрепилось в нем, словно он жил со всем этим с самого рождения.
Ничего не прибавив, Вигмар снял с шеи ремешок и сунул амулет в руку Эрнольву. Вместе со всем прочим он понял и желание побратима вернуть в род драгоценный амулет. «Твое — так возьми. Мне чужого не надо», — хотел он сказать, но как-то не сказалось. «Твое» — «чужое» сейчас не имели для них смысла.
Эрнольв взял обе половинки и соединил их. Получилась полная золотая луна. По внешнему краю с каждой стороны шли пять Рун, а в середине образовалась шестая — руна «манн». Руна человеческого рода и взаимной связи людей. Рагна-Гейда опять оказалась права: то, что она приняла поначалу за перевернутую «вин», оказалось правой половиной руны «манн».
Эрнольв и Вигмар не слишком хорошо разбирались в рунах, но сейчас, глядя на золотую луну, они всем существом ощущали огромную силу амулета, сделавшего братьями их, таких разных во всем, что составляет основу их нрава и ума. Вигмар не желал признавать общей правды, если считал ее для себя неподходящей; Эрнольв подчинялся даже тому, что считал ошибочным, лишь бы остаться вместе со своим племенем. По все же у них было что-то неодолимо общее, потому что связать людей бездушных не сумеет никакой трижды волшебный амулет, Эрнольв держался той правды, которая была выработана опытом тысяч лет и сотен поколений. Вигмар первым нащупывал новую правду, право человека отвечать за себя самому, которое одновременно есть тяжкая обязанность. Старая доблесть стареет, новая рождается в трудах и
